Рука Москвы

— Да. Рано утром 19-го я включаю приемник и слушаю: создан ГКЧП… А в семь позвонили и сообщили, что председатель собирает совещание в девять тридцать. Поразила несвязная речь Крючкова. Вообще-то Крючков никогда не был блестящим оратором, но когда его поджимает ситуация, может говорить экспромтом, логично, делать неожиданные, свежие выводы и заключения.

Ту же его речь было просто трудно понять. И уборка урожая там была, и то, что русские бегут из республик, что страна находится в бедственном положении, добыча нефти катастрофически падает. Все это надо каким-то образом приводить в порядок. А закончил выступление опять тезисом о важности уборки урожая. Сказал также, что войска будут осуществлять демонстративное патрулирование только в Москве. Пообещал, что пойдем к рынку, но не к «дикому», а Союзный Договор надо обсуждать, но не спешить с его подписанием.

Все это говорилось сбивчиво, не было возможности что-то обсудить, задать вопросы. Прибитые, разошлись по своим местам. Вот здесь, в этом кабинете, и просидел безвылазно трое суток. Информацию получал только по телефону, в основном от приятелей.

— Когда у вас появился контакт с Белым домом?

— 19-го мне позвонил оттуда Сергей Вадимович Степашин, спросил, как все это остановить. Что делать? Надо обязательно поговорить с Крючковым. А где его найти? Стал его искать, мне сказали, что он у Янаева. Через три минуты связался с ним, дал телефон в Белом доме и сказал, что ему необходимо остановить всю эту запущенную машину.

— А что делали в эти дни ваши сотрудники?

— Находились на своих рабочих местах и пытались заниматься текущими делами. Мы дали в наши заграничные точки успокаивающие телеграммы: краткая информация о событиях, взаимодействуйте с послами, сохраняйте бдительность, и никаких указаний об активных действиях.

Мы не объявили происшедшее противозаконным, ситуация была совершенно неясной. Да ведь я и не пенсионер, который может выйти на улицу и кричать «за» или «против». В худшем случае ему дадут по затылку и он пойдет домой заливать чем-нибудь свое горе. Я отвечаю за большой коллектив, причем весьма специфический. Поэтому и занял такую осторожную позицию. Сейчас, после многочисленных разговоров с нашими загранработниками, считаю, что наши телеграммы в основном были правильными. Все поняли: здесь что-то нечисто и надо сначала разобраться в ситуации.

— Было ли роздано оружие?

— Нет.

— Уничтожались ли документы?

— Нет.

— Вернемся к путчу, к его главным фигурам. Некоторые мои коллеги, рассказывая о путчистах, называют их законченными глупцами. Так ли это? На что они все же надеялись?

— Ответить на этот вопрос мне трудно, честно вам скажу. Я считаю, что, во всяком случае, Крючков ни в коем случае не может быть отнесен к разряду глупцов. Он — умный, практичный, целеустремленный. Но каким образом он совершил эту преступную глупость, для меня загадка. Со временем, когда начнется процесс, возможно, станет ясна его логика.

Эти люди просто не могли не обладать достоверной информацией о ситуации в стране. Видимо, руководители высшего ранга, в том числе и Крючков, оторвались от действительной жизни. Возможно, я не прав, но они не ожидали, что народ выйдет на улицы. По их складу ума, воспитанию, закалке, в силу своего житейского опыта обязательно должны были исключить подобную ситуацию. Несмотря на Прагу, Будапешт, Вильнюс, они думали, что, раз появились танки, введено чрезвычайное положение, — народ на улицах не появится, а если выйдет, то приветствуя установление порядка.

— 21 августа вы провели в ПГУ совещание, на котором сказали, что «впереди у КГБ тяжелые времена». Что вы имели в виду?

— Я говорил о людях, которые работают в КГБ. Это в подавляющем большинстве честные, добросовестные, исключительно порядочные, дисциплинированные люди, не без основания считающие, что приносят пользу Отечеству. Но все, что здесь должно произойти, — вполне заслуженно и оправданно. КГБ в его нынешнем виде создавался в другую эпоху, когда была совсем другая общественно-политическая атмосфера. Совершенно очевидно, что комитет не успевал за преобразованиями, как и всякая бюрократическая структура. Он приобрел собственную инерцию…

— Каковы представления у вас, высшего офицера КГБ, как, в каком виде должна существовать вся эта огромная махина?

— В данный момент ведется реформирование комитета. А каким образом конкретно он будет реорганизован — это покажет очень близкое будущее. Процесс уже начался.

Идет обсуждение вопроса, где оставаться разведке, должны ли сохраниться формальные структурные связи с контрразведкой. У нас в ПГУ давнее прочное мнение, что разведка должна быть отдельной организацией. Мне приходилось даже сдерживать напор снизу за выведение разведки из КГБ, который стал особенно ощутимым где-то с начала прошлого года. Но аргументы, которые я приводил на наших обсуждениях, надо признать, были довольно слабые: проблемы материальной базы, кадровые вопросы, медицинское обслуживание…