Рука Москвы. Разведка от расцвета до развала.

Лавки неказисты на вид, как им и положено быть на старом Востоке. Удивительным образом очень щепетильные в вопросах собственной наружности зажиточные мусульмане— всегда умытые, гладко бритые или с тщательно ухоженными бородами, в безукоризненно чистых тюрбанах, питающие слабость к западной парфюмерии, абсолютно равнодушны к тому, что можно назвать средой общественного обитания. Окна лавок Герата не мыты, нечистоты сбрасываются в придорожную канаву, разбитое стекло заменяется куском фанеры или бывшей когда-то прозрачной пластиковой пленкой. Но, как говорят хозяева, в лавках есть все, что душе угодно. Идут товары из Ирана (торговля после окончания военных действий процветает), бесконечными тропами тянутся караваны с контрабандой из Пакистана, 40-я армия оставила во всех афганских городах неисчерпаемые запасы обмундирования, консервов, водки, обуви, одежды, закупавшихся военной «Березкой» и осевших у афганских купцов. Иностранные товары дороги, а продовольствие намного дешевле, чем в Кабуле или в соседнем Иране. Но дело не в товаре, а в том восточном порядке, или, скорее, беспорядке, в котором он хранится и выставляется, в причудливых сочетаниях предметов, уживающихся на одной и той же полке.

Автомашин на улицах немного, хотя нехватки бензина в городе нет (поклон в сторону великодушного северного соседа!). Самый распространенный вид транспорта— верховой и общественно-гужевой. Бегут по улице неспешной трусцой ишаки, восседают на них горожане, будто бы сошедшие со страниц любимых книг, — аккуратно накрученные на головы чалмы, обожженные солнцем лица, бороды. Везут людей извозчики в пестро изукрашенных пролетках, которые когда-то в старой Индии именовались «викториями». Целая стайка ребятишек, не меньше десятка оживленных маленьких человечков, едет на телеге в школу. Чинно шествуют женщины в чадрах. Белое одеяние с прорезью для глаз укутывает их с головы до пят, чадра вышита изящным рисунком.

В просторном дворе перед гератской мечетью, славной своей древностью, размерами и красотой, — сидящие фигуры. Сейчас не время намаза, просто кто-то тихо беседует, кто-то углублен в книгу, кто-то смотрит в голубое персидско-афганское небо. Впечатление уютного, удовлетворенного самим собой мира, нежащегося на нежарком ноябрьском солнце.

У нас нет времени походить по городу час-другой пешком, одевшись попроще, заглянуть в лавки, посидеть у мечети, где обязательно найдется любознательный собеседник, выпить с ним заваренного по-ирански черного чаю. Нет времени на то, что успокаивает душу, что позволяет увидеть мир добрым, расположенным к человеку.

Мы уже побеседовали с генерал-губернатором Халекъяром. Провинция восстанавливается, народ работает, торгует, учится. Строится около шести тысяч личных домов, в городе, где живет сто шестьдесят тысяч жителей, действует сто двадцать школ, и грамотность здесь выше, чем в любом другом районе Афганистана. Сунниты и шииты живут мирно, банды складывают оружие. Остается несколько непримиримых групп, но их дни сочтены. «У самого крупного главаря, закоренелого врага власти, Турана Исмаила, — говорит генерал-гу-бернатор, — остался один выбор: бежать в Иран или сдаваться». Пожалуй, излишне оптимистично, но хочется надеяться, что верно. Несколько лет назад в Герате вела ожесточенные бои Советская Армия. Не оставили ли эти печальные события тяжелого следа в сознании гератцев, как смотрят они сейчас на Север — со страхом, с ненавистью, с неприязнью?

Ничего подобного, в один голос утверждают собеседники, была, конечно, война, были жертвы и разрушения, но все это прошло. Советские войска оказывали помощь нуждающимся, давали хлеб и керосин, прикрывали от бандитов, лечили больных. На Востоке неприятную правду прямо не говорят, ее надо выведывать, разузнавать окольными путями. Ведь воевали же здесь наши солдаты, и наша авиация наносила страшные бомбоштурмовые удары, и гибли афганцы, исчезали с лица земли их дома! Это, конечно, не прошло бесследно, но и наши хозяева не лукавят, да и ситуацию мы знаем не с их слов. Была война — люди жили одними чувствами, кончилась война — надо забывать плохое, а без северного соседа Герату будет трудно. Дауд-хан — предводитель крупного пуштунского вооруженного формирования. Долгие годы и воевавший с властью, и друживший с ней. Добрый друг Советской Армии в последнее время ее пребывания в Герате. Дауд-хан представителен, красив, как киноактер, щеголеват, лихо сидит на его голове традиционный тюрбан племени нурзаев. И у него, человека, который бил нас и которого били мы, нет горьких воспоминаний о прошлом. С Советским Союзом надо дружить, без этого у Афганистана будущего нет. Дауд-хан говорит о себе, что неграмотен. Его, как и многих других, выдвинула война. Примечательно, что появились эти самородки лишь на оппозиционной стороне. Исключением на другой стороне был лишь Наджибулла — гильзайский пуштун.