Рука на плече

— Яснее? — повторила старуха, надевая очки. Она скользнула рукой по гладкой поверхности. — Как это, яснее?

— Краски стали ярче. Вы что-нибудь с ним делали?

Старуха взглянула на него, но тут же перевела глаза на Святого Франциска с отбитыми руками: лицо у человека было бледно и растерянно, как у статуи.

— Ничего я с ним не делала. С чего сеньор взял?

— Просто я заметил разницу.

— Нет, нет, ничего я не делала. Этот гобелен не выдержит никакой чистки, разве сеньор не видит? Я вообще думаю, только из-за пыли он еще не развалился, — добавила она вновь вынимая из головы шпильку и принимаясь вертеть ее между пальцами. Потом задумчиво почмокала губами: — Его принес один парень, ему очень нужны были деньги. Я ему говорю: ткань, мол, совсем выношена, вряд ли кто такое купит, но он так просил… Ну, я его здесь и повесила. Но это уж давно было. Он так с тех пор и не появлялся.

— Невероятно…

Старуха не поняла, что теперь имел в виду посетитель: гобелен или рассказанную историю. Она пожала плечами и снова принялась чистить ногти шпилькой.

— Хорошо бы продать, конечно, но, думаю, вряд ли это удастся. Начнешь снимать, он и развалится на куски.

Человек закурил. Рука дрожала. Боже мой, когда? Когда он все это видел? И где?

Сцена изображала охоту. На первом плане стоял охотник с натянутым луком в руках и целился прямо в густую листву. Немного глубже, среди деревьев, можно было различить фигуру другого охотника, но это был лишь смутный силуэт с бледным пятном вместо лица. От первой фигуры веяло мощью и уверенностью, курчавая борода напоминала сплетенный клубок змей, мускулы напряглись в ожидании, когда птица взовьется из густых ветвей и можно будет выпустить в нее стрелу.

Человек прерывисто дышал. Его блуждающий взгляд скользил по бледно-зеленой, как небо перед грозой, поверхности ткани. То тут, то там на блеклом фоне ядовито темнели фиолетовые пятна, как будто сама листва выделяла некую вредоносную жидкость, которая стекала по сапогам охотника и уходила в землю. Листва, в которой пряталась дичь, тоже была покрыта такими пятнами — они могли быть частью рисунка или просто следами времени.

— Сегодня все как будто яснее, — пробормотал человек. — И как будто… Вам не кажется, что есть разница?

Старуха уставилась на рисунок. Она сняла очки, потом снова надела.

— Не вижу я никакой разницы.

— Ну как же, вчера было непонятно, выпустил он стрелу или нет.

— Стрелу? Сеньор видит какую-нибудь стрелу?

— Вот здесь точка, у самого лука…

Старуха недоверчиво потянула носом.

— А это не от моли случайно? Вон уж и стена видна. Спасу от этой моли нет, — пожаловалась она, подавляя зевок. — Сеньор может оставаться сколько захочет. Пойду чайку попью. — Она сделала неопределенный жест рукой и ушла, неслышно ступая в войлочных шлепанцах.

Человек выронил из рук сигарету и медленно раздавил ее ногой. Стиснутые челюсти заломило от боли. Он знал этот лес, этого охотника, это небо. О, как хорошо он их знал! Он почти чувствовал, как щекочет ноздри аромат эвкалиптов, как покалывает кожу влажный холод рассвета. Этот рассвет! Когда это было? Он уже ходил по этой тропинке, вдыхал густой туман, опускающийся с зеленого неба… Или это испарения от земли? Охотник с курчавой бородой, казалось, улыбался, коварно и фальшиво. Может, он был этим охотником? Или тем, в глубине, подсматривающим из-за деревьев? Со стертым лицом? Он был одним из действующих лиц картины, это ясно, но каким? Его взгляд остановился на густых ветвях, где пряталась дичь. Листья, листья, только тишина и листья, слившиеся в одну сплошную тень. Но там, за ними, сквозь темные пятна он угадывал напряженный силуэт животного или птицы. Ему стало жаль этого охваченного паникой, судорожно ищущего спасения существа. Вот она, смерть, совсем рядом! Малейшее движение охотника, и полетит стрела… Старуха не смогла разглядеть ее, да и никто бы не разглядел эту едва заметную точечку, бледнее пылинки, над самой изогнутой частью лука.

Он вытер вспотевшие ладони и отступил на несколько шагов. Теперь ему стало поспокойнее, теперь, когда он знал, что тоже был участником охоты. Однако покой был какой-то безжизненный, весь пропитанный той же ядовитой жидкостью, что стекала с листьев. Он прикрыл глаза. А что, если он был художником, написавшим картину? В сущности, старинные гобелены бывали, как правило, своего рода репродукциями картин, разве не так? Допустим, он нарисовал картину, и теперь ему, естественно, ничего не стоило воспроизвести всю сцену с закрытыми глазами вплоть до мельчайших деталей: контуры деревьев, небо, потемневшее, как перед бурей, охотника с курчавой бородой, будто сотканного из мускулов и нервов, с луком в руках, нацеленным в густую листву… «Я ведь не выношу охоты! Ну почему я обязательно должен быть там, внутри?»