Руки, полные бури

Он ощутил короткую резкую боль в сердце, после которой его собственное несколько мгновений билось в унисон с вновь возродившимся сердцем Персефоны.

Она распахнула глаза и сделала первый вдох.

Она всегда была его храмом.

Единственной богиней, священным пристанищем. Персефона возвращалась к Аиду, прятала у него на груди голову, зная, что он защитит от любой опасности, реальной или мнимой. Но и он прикрывал глаза, вдыхая запах её волос. Он знал, что она – его дом, его святыня, его спасение во тьме.

Деметра ушла. После первого шока и объятий отправилась к Зевсу лично рассказать, что произошло. Гадес сильно сомневался, что Зевса заинтересует, особенно сейчас, но он обрадовался, что Деметра не осталась.

Он и Персефона наконец-то смогли уединиться. Мягко, осторожно покрыть тела друг друга поцелуями, слиться, когда единственная остающаяся преграда – собственная кожа.

Они ласкали друг друга с нежностью первого раза и ненасытностью давних любовников, которым постоянно мало. Они наслаждались друг другом и мыслью, что теперь так будет вечно.

А после долго разговаривали. Казалось, они расстались всего пару дней назад, но никак не могли наговориться.

– Возвращаться всегда так?

– А?

Гадес бездумно водил пальцами по бедру Персефоны и благополучно прослушал вопрос. Она легонько стукнула его по руке:

– Возвращаться! Это походило на сон без сновидений. Я помню чудовище… а потом проснулась в комнате. Мне казалось, вы меня разбудили, ты и мать. Так всегда?

– Да. Надеюсь, в следующий раз вернёшься быстрее и сама.

– Я вернулась, а ты ещё и недоволен?

– Доволен, – улыбнулся Гадес. – Очень доволен. Рад, что обряд удался. И мы всё-таки преодолели перерождения.

Гадес смотрел на Персефону в полумраке комнаты и не мог поверить, что теперь это навсегда.

Или так долго, пока они живут.

– Значит, мой отец в этом мире, – сказала Персефона. – Не в царстве мёртвых.

– Гор сказал, он исчез после твоего возвращения. Возможно, где-то неподалёку.

– Или обрёл наконец-то покой. Надеюсь на это.

– Ты теперь богиня, без цикла перерождений. Твой отец может быть спокоен.

Гадес не заметил чужого присутствия, но почувствовал. Он приподнялся на постели и потрепал между ушей Цербера: тот скромно положил голову на кровать.

– Долго же тебя носило, приятель!

Цербер заворчал, а Персефона куда более бурно выражала чувства. Она рассмеялась и, спрыгнув с кровати, обняла пса. Тот радостно ткнулся в неё мордой.

Гадес неплохо чувствовал Цербера и сейчас ощутил что-то вроде его негодования: псу хотелось быть рядом с Персефоной, защищать её, а не искать вместе с питомцами Сета следы Тиамат.

– Она здесь, – сказал Гадес.

Персефона, не отрываясь от Цербера, подняла голову и нахмурилась:

– Кто?

– Тиамат. Цербер и псы её привели. Она явилась.

Он понятия не имел, почему его никто не позвал. И сколько прошло времени? Застёгивая рубашку, Гадес мельком глянул в окно: он и не заметил, как успело стемнеть.

В гостиной собрались все. Сет сидел на диване в окружении собак, Анубис устроился напротив вместе с сонным и отчаянно старающимся не зевать Амоном. Гор стоял за ними.

Луиза, ещё со шрамами на лице, пристроилась рядом с Нефтидой. Гадес и Персефона осторожно уселись в большое кресло, тесно соприкасаясь и во все глаза смотря на гостью.

Тиамат оказалась… обычной.

Она сидела в строгом платье тёмно-синего цвета, которое струилось до пят. Ткань перетекала при каждом движении, хотя никакой магии для этого не использовала. Из широких рукавов виднелись тонкие запястья и изящные ладони с красными ногтями. Тёмные волосы собраны в замысловатый пучок, оставляющий несколько прядей.

От неё веяло даже не силой, а чем-то древним. Чем-то старым и забытым, но неуловимо напоминающим об опасности.

Словно достаёшь одежду из шкафа, а на ней застарелое пятно крови.

– Её привели псы, – пояснил Сет Гадесу.

– Я пришла, потому что ваши псы нашли меня. И мне стало любопытно.

Её сила не ощущалась чем-то особенным, бескрайним морем где-то на границе сознания, тёмным и неподвижным, как мрак в глазах Тиамат, где, казалось, не было радужки.

И её лицо. Оно казалось даже не равнодушным, а… никаким. Тиамат не испытывала эмоций или давно забыла, как они должны выражаться.

Древнее существо, но, в отличие от Кроноса, она являлась частью мира. Не время, которое тянет за собой, а безбрежный океан.

Равнодушия.

– Я знаю, чего вы хотите. Кроноса не убить. Не хватит даже твоих сил, мальчик. Даже если отдашь всего себя дотла.

Она кивнула Анубису, и у того вытянулось лицо, она прочитала его мысли или внезапно начала говорить именно о том, о чём хотели спросить. Голос Тиамат звучал ровно, так ровно, будто ничто в этом мире её не интересовало.

– Зачем ты Кроносу? – спросил Сет.

– Понятия не имею.

Она врала, совершенно точно врала. Гадес чуял это не в интонациях или повороте головы… но чуял. Он перехватил быстрый взгляд Сета: тот тоже не верил.

– И как нам победить его? – спросил Гадес.

Ровный взгляд Тиамат будто пригвоздил к месту:

– Никак. Вам не уничтожить само время. Он сильнее всех.

– Но не сильнее тебя?