Руки, полные бури

– Смысл жизни? Истина? Что там ещё может быть.

– Нет, Сети. Я спустился так глубоко в Дуат, как никогда раньше. Стал богом смерти чуть больше, чем до этого. И понял, что ты был прав.

Сет с удивлением смотрит на брата. Осирис раньше не признавал его правоту. Сейчас бог смерти спокоен:

– Я видел будущее.

– Да? – Сет усмехается. – Видел мою смерть?

– Я видел свою.

Сет хмурится. Он догадывается, что не будет жить вечно, но не может представить Осириса… исчезнувшим.

Тот спокойно смотрит куда-то вдаль.

– Я видел тех, кто станет тебе дорог, и видел вероятности твоей смерти. Оставайся маяком так долго, как сможешь.

– Не представляю, о чём ты, – ворчит Сет. – Раз уж я был прав, может, признаешь при всех и покончим с этим?

Осирис уходит молча, Сет остаётся один. Поворачивается лицом к пустыне и щурится, чувствуя на лице суховей. Скоро будет буря.

Иногда Сет удивлялся, как единственная жизнь может влиять столь на многих.

Или смерть.

До гибели Осириса Анубис неплохо справлялся со своими силами. С тех пор как был совсем юным, он научился их контролировать. Но Сет лучше многих знал: Анубис продолжал бояться, что однажды не удержит, уничтожит сорвавшейся с поводка силой.

По правде говоря, он отлично справлялся.

Пока Осирис не умер, оставив в наследство мощь царства мёртвых. Саму по себе достаточно сильную, особенно для того, кто родился проводником, а вовсе не владыкой. Для того, кого сейчас подстёгивают страх и мертвецы.

Сет ничем не мог помочь Анубису, хотя ощущал в себе отголоски силы Осириса. Той, что уже почти улеглась, растворилась в пустыне, но ещё напоминала о себе смазанными черепами на лицах людей. Видениями того, как стремительно разлагаются их тела.

Он знал, что жив благодаря этой силе. И знал, что скоро её станет недостаточно.

Ночью Сет проснулся от того, что захлёбывался кровью. Она хлестала из горла, он закашлялся, почти ощущая на губах вкус яда, хотя это точно невозможно. Он был неосязаемым, но бился внутри Сета, с каждым ударом сердца, с любым толчком крови. Он заполнял – слишком много.

Зелья могли сдерживать яд, но сила, оставленная Осирисом, постепенно впитывалась, взвесью и осадком смешиваясь с собственной силой Сета. Могучей, но бессильной против Оружия Трёх Богов. Против яда.

Ночью Нефтида испугалась. А к следующей отдала Зевса Кроносу и не вернулась домой. Сет не сомневался, что она придёт, но, возможно, ей нужно время.

Ему тоже.

Пока Анубис сидел с Амоном в больнице, Персефона отправилась в Подземный мир, деликатно оставив Сета с Гадесом.

Сет злился. На Кроноса, на себя, на весь мир, на Неф.

Гадес предложил до утра пить чай и разговаривать.

– Срань господня.

Амон хмуро глянул на Сета:

– Надеюсь, ты не про меня.

– Я про то, что куришь в комнате. Нечего учиться у Инпу вредным привычкам.

– Нет, ну при чём сразу я? – возмутился Анубис.

Амон выпустил дым в сторону Сета. Промолчал, но Сету казалось, он почти услышал невысказанные слова: «Сигареты – наименьшая из наших проблем».

С утра пораньше к невыспавшимся Гадесу и Сету присоединилась Персефона, и они вместе отправились в больницу к Амону, где ждал Анубис. Безликие стены угнетали, запах лекарств въедался под кожу, и Сет определённо не мог сказать, что это самое прекрасное место в мире.

Но что его действительно удивило, так это Амон.

Больница влияла на него… плохо. Сияние вобралось само в себя, потухло, оставив пергаментную человеческую оболочку. Амон сидел подавленный, нервно перебирал пальцами жидкое больничное одеяло и тихо просил забрать его домой.

Он слегка ожил в машине: врачи отпустили под расписку, всё равно не понимая, чем конкретно отравился Амон и почему на следующий день он уже абсолютно здоров.

Лондонская погода солнцем не радовала, но с Амоном в салоне стало теплее, хотя сам он мёрз. Так что в квартире Анубис притащил ему плед, даже порывался что-то приготовить, но Сет молча протянул ему планшет с открытым приложением доставки готовой еды.

После душа Амон стал выглядеть куда лучше и проворчал, что, если его ещё раз кто-нибудь отравит, он в больницу не пойдёт. По тому, как он замолчал после, Сет понял, что Амона сильно угнетает: отравил его не кто-то, а свои.