Рукоять меча

Кэссин уставился на старичка лекаря, как на некое чудо природы. Да нет, не лукавит Вайоку. Для него слова «наказать – значит простить» – пустой звук, да и только. Если он их и вообще слышал. Он и в самом деле не понимает, к чему Кэссин клонит. Хлопает наивно седыми ресницами – и ничегошеньки не понимает! Еще и сочувствует провинившемуся, старый гриб! Да под каким кустом ты вырос, простофиля?!

– Ты больше ступок не ломай, – попросил его Вайоку, – вот и ладно будет. А сейчас иди поешь, пока не остыло.

И тут Кэссин захохотал. Он задыхался от смеха, по лицу его текли слезы, но он не мог остановиться.

Ибо старичку лекарю было совершенно безразлично, кто тут главный и какому уложению о наказаниях какой проступок соответствует. Он не только не понимал – не замечал даже всей той мути противоестественных отношений между людьми, которой так тщательно пичкал когда-то Кэссина Гобэй. Этот старый гриб был естественным, как… как старый гриб! И видел он лишь свершившиеся факты, а не повод для установления господства: ступка разбита, ученик огорчен, работа выполнена, завтрак горячий…

Кенет в свое время немало потрудился, вышибая из Кэссина дурь. От большей части мысленного непотребства Кэссин освободился, и именно благодаря его усилиям. Опять же похороны Тагино и закаменевшее лицо короля Югиты, молча стоящего возле могилы… но все же где-то в потаенных уголках сознания Кэссина еще таилась сладостная отрава, еще пряталось тление. Простодушие старого лекаря сверкало подобно водопаду – и этот могучий водопад обрушился в самую сущность Кэссина, низвергся в его душу и разом промыл ее дочиста.

Окончательное освобождение настолько потрясло Кэссина, что ликующий хохот сам собой исторгся из его уст. Он все смеялся и смеялся – и над своей прежней жизнью, так бездарно растраченной, и над своим недавним непониманием – подумать только, ведь он считал, что это Вайоку ничего не понимает!

А вслед за освобождением пришла сила – сила его магии. Не успел еще отзвучать хохот Кэссина, как его единение с собственной магической силой завершилось. И Кэссин, едва отдышавшись, вновь захохотал: как же он мог не видеть, не замечать, не понимать, что она всегда была с ним! Так вот где его место средоточия – на окраине Ремесленки, в жилище старого чудака лекаря, в ветхом домике со скрипучими половицами! Вот как он обрел свою магию – накрывая на стол, пропалывая огород и бесконечно сортируя целебные травки. Ну не смешно ли?

Кенет оказался прав: до обретения магии Кэссину было рукой подать, только вот сам он этого не знал.

А Кенет, к слову сказать, был таким же чудом простосердечия, как и старенький лекарь, – достаточно вспомнить, как он вел себя в темнице у Гобэя и что говорил. Но для окончательного исцеления Кэссина его естественность была слишком близка и постоянно доступна. К тому же Кенет, хоть и маг, приходился Кэссину сверстником, а потому его пример не произвел должного впечатления.

Вспомнив Кенета, Кэссин вспомнил заодно и о его прощальном подарке. Обняв от избытка чувств старичка Вайоку, Кэссин усадил его на лавку, а сам подбежал к подвесной полке, приподнялся на цыпочки и снял с нее почти позабытую им шкатулку.

Ему не пришлось долго гадать, сумеет ли он на сей раз открыть шкатулку и как это сделать. Шкатулка отворилась сама, словно только того и ждала, когда же Кэссин соблаговолит о ней вспомнить.

Кэссин нетерпеливо откинул крышку да так и замер. Потом рука его благоговейно коснулась лежащей в шкатулке рукояти меча, помедлила немного – и сомкнулась вокруг нее крепко-накрепко.

Глоссарий

Арго воровское – в родных краях Кэссина отличается редким своеобразием. Это язык поэзии со всеми ее метафорами и гиперболами, со всеми аллегориями, иносказаниями и прочими хитростями поэтического ремесла – разумеется, приобретающими в устах вора совершенно иное значение. Пример подобного переосмысления (любование луной) приводится в тексте. В силу необходимости переговариваться иносказательно при посторонних все воры – поэты выше среднего уровня. Человек, абсолютно неспособный к стихосложению, едва ли может стать членом воровской шайки – и в любом случае никогда не займет в ней сколько-нибудь значительного положения. Представители органов правопорядка, разумеется, владеют этим странным языком хотя бы настолько, чтобы понять, о чем идет речь, но пользы им это приносит немного, ибо при толковании стихотворного текста иной раз возможны самые дикие совпадения. Известен случай, когда сыщик арестовал придворного поэта, ибо его ода – неведомо для сочинителя – содержала подробный план ограбления королевской сокровищницы. Легенда гласит, что, когда поэта отпустили и принесли соответствующие извинения, разъяснив ему его собственный текст, разъяренный несправедливым подозрением стихотворец забрался в казну – взять он оттуда ничего не взял, но расписал все стены сокровищницы стихами непристойного содержания, да так, что смыть или закрасить их не удалось (вероятно, он прибег к помощи мага).