Рукопись Бэрсара

Он не понял, но уходить не спешил. Помялся с ноги на ногу и продолжал допрос:

— Сюда-то тебя как занесло?

— Ветром!

Я не умею врать. Старая беда и причина многих напастей, но даже если б умел, я не знаю, что мне сказать. Я просто не знаю, где я и какой это век, и что творится сейчас в этом неведомом веке.

— А ты не шебуршись, — сказал он спокойно. — Я тебе, может, и пособлю.

— Шкуру спасал.

— Что ж так?

— Молчать вовремя не научили.

Странно, но он кивнул. Прищурился, поглядел мне прямо в глаза, словно сверял что-то. И сказал:

— Ну, коль так, пошли со мной. Сведу тебя к добрым людям, только не гневайся, коли круто встретят.

Я пожал плечами и закинул на спину рюкзак. Все это сон. Изломанная, непобедимая логика сна, с которой бесполезно и нежелательно спорить.

Я знал, что это не сон. Это на самом деле, это есть, это все со мной. Но знание — это одно, а ощущенье — другое, и мы шли не раз исхоженным мной незнакомым лесом — когда-то, много веков спустя, мы с Миз приезжали сюда. Оставляли мобиль на опушке и, держась за руки, шли в загаженную, истоптанную тропинками чашу…

— Как звать-то тебя? — спросил мой спутник.

— Тилам Бэрсар, — ответил я безрассудно.

— Ты глянь, — удивился он. — И у нас Бэрсары есть!

Щелчок! Сработало сразу: я собрался, как на допросе, и сказал равнодушно:

— Мой дед был из этих мест. Поэтому я и язык ваш знаю.

— Да, говоришь чудно, а разобрать можно.

— А тебя как зовут?

— Эргис.

— А фамилия?

— И так ладно будет.

Все гуще и все темней становился лес, сплетался, сливался, хватал за ноги. И вдруг, золотым столбом разорвав полумрак, над нами высветилась поляна. Их было четверо на пригорке. Четыре сказочные фигуры. Сидели — и вдруг они все на ногах, и ружья смотрят на нас. Эргис поднял руку, и ружья опустились.

И сказка кончилась. Пятеро мужчин поглядывали на меня и говорят обо мне. Опасные люди, в той, прежней жизни я с такими не знался, но в этой мне нечего терять. И стоит выдержать испытание, мне жаль эту жизнь, слишком дорого я за неё заплатил.

— Подойдите поближе, — велели мне, и я подошёл. Трое весело переглянулись, но четвёртый глядел без улыбки, и лицо его было мне странно и тревожно знакомо. Словно я видел его сотни раз и говорил с ним вчера, и всё-таки я его никогда не встречал. Странная грусть почудилась мне в его взгляде, но только на миг: мелькнула и скрылась, и в умных холодных глазах ничего не прочтёшь.

— Ваше имя — Бэрсар? — спросил он властно.

— Да.

— Боюсь, что Эргис оказал вам дурную услугу. Я — Охотник.

Он молча глядел мне в глаза, и я равнодушно пожал плечами. Охотник или рыбак — какое мне дело? Те трое переглянулись недоуменно, а он словно бы и не ждал другого.

— Я ж говорил: нездешний, — сказал Эргис.

— Присядем и побеседуем, — властно сказал Охотник. — Извините, Бэрсар, но нам приходится быть осторожными. Надеюсь, вы не сочтёте это праздным любопытством?

— Не сочту, — пообещал я хмуро и с облегчением плюхнулся на траву. Я уже очень жалел, что пошёл за Эргисом.

— Кто вы такой, и что вы здесь делаете?

— Сижу на траве, — ответил я хмуро. Он промолчал. Просто сидел и ждал, и непонятное ощущение: врать нельзя. Они ничего не поймёт, но это неважно. Он просто почувствует, когда я совру.

— Я был учёным, довольно известным в Олгоне. Руководил лабораторией и читал физику в… в одном из университетов. Так случилось, что пятерых моих студентов арестовали. За разговоры. Естественно, я за них вступился. Мои ученики, понимаете? Боролся как умел… не очень умно. Ходил по высоким ничтожествам, писал в газеты, даже… короче, добился только, что меня самого посадили. Продержали пять месяцев, не предъявляя обвинения, и выпустили. Решили, что уже поумнел. Пока я сидел, был суд. Ребятам дали по двадцать лет. Как я мог отступить? Да и в тюрьме… Ну, в общем, выгнали из университета, отобрали лабораторию, а потом опять посадили… уже всерьёз. Решили добиться признания в государственной измене… любым способом…

И вот тут меня затрясло. Оказывается, время не лечит. Я ничего не забыл. Прикосновения электродов, уколы, от которых бьёшься в корчах или рвёшь с себя пылающую кожу, стоячий карцер, многосуточные допросы и боль, боль, боль… Что-то твёрдое ткнулось мне в губы, я схватился за флягу, отпил… Обойдётесь! Никому не рассказывал, и теперь не стану.

— Когда не получилось — стали стряпать другое дело. К счастью, друзья мне помогли до суда освободиться под залог. Мне удалось бежать. Вот и все.

Они молчали. Огромная плотная тишина, в которой трудно дышать. Оказывается, я ужасно устал. Так устал, что совсем не боюсь.

А потом Охотник вдруг протянул мне руку:

— Вы — смелый человек, Учитель. Мы рады вам.

Мы поднялись и пошли.

Это был нелёгкий путь, потому что усталость чёрной глыбой лежала на мне. Год тюрьмы и полгода беспросветной работы наперегонки с судьбой. Только нелепая, сумасшедшая гордость заставила меня идти. Этот переход я не люблю вспоминать. Просто мы шли и однажды дошли до базы.

Несколько скрытых густой травою землянок, то пустовавших, то битком набитых людьми. Ушёл и Эргис, как ни жаль.