Рукопись Бэрсара

Я сам едва расслышал, но горбун вдруг обернулся, чиркнул быстрым взглядом, выделил меня и рассмотрел. Какие это были умные глаза! Пронзительное сочетание ума, печали и равнодушного, безжалостного любопытства. Очень странное ощущение: холод между лопаток и радость. Мне был страшен и все же приятен этот долгий, пугающий взгляд: мы опять узнавали друг друга, эту неуловимую связь между ним — управлявшим разведкой, и мной — направившим её. Тень улыбки скользнула по тонким губам и пропала; Старшие остановились, поклонились Совету и сели. И только тут Асаг заметил меня.

Недоумение, облегчение, тревога — и снова замкнулось его лицо, но чуть свободнее стала поза и не таким напряжённым взгляд.

Потом неизбежная молитва, какие-то незначительные вопросы, похоже, входящие в ритуал. Тянулось и тянулось, мне было скучно — и вдруг Эгон незаметно ткнул меня в бок. Встал наставник Салар и провозгласил величаво:

— Братья! Ум человечий мал, и мудрость людская ущербна. И зрячий бывает слеп, и знающий не ведает. Вы, кому открыты души людские, что вы скажите нам?

Мгновенная тишина — и вскочил один, незнакомый. Вскинул руки и крикнул:

— Я спрашиваю брата Асага!

— Я слышу тебя, брат Арван.

— Почему Тилар сидит среди нас? Пёс приблудный… обряда не прошёл… расселся!

Асаг не дрогнул.

— Пять лун тому за свои заслуги перед Братством брат Тилар был заглазно принят в Совет. Сам ты, Арван, тогда слова против не молвил, почто ж теперь надрываешься? А обряду он не прошёл, потому как в другом месте родимой земле служил, а ежели он по большому обряду Братством принят, так обычаем это дозволено. Так ведь, наставник?

Салар кивнул неохотно.

— Заслуги? Вот пусть за свои заслуги и ответит!

Что тут поднялось!

— Заслуги? А кому он служил: нам иль Калату? Подосланный он! Предатель! Колдун!

Асаг встал, поднял руку, и они, наконец, замолчали.

— Брат Тилар, готов ли ты ответить Совету?

— Да, брат Асаг.

— Отвечай!

И я вышел на середину, в кольцо злобных взглядов и ощеренных лиц, обернулся к Старшим, помедлил мгновенье, вбирая тревогу в глазах Асага, насторожённо-зоркий взгляд Сибла, холодную неприязнь Салара, равнодушное любопытство Зелора, и только на лице казначея я не прочёл ничего.

— Наставник Салар, могу я тебя спросить?

Он кивнул.

— Наставник Салар, не ты ли очистил меня от обвинения в колдовстве?

— Не я, а суд божий.

— Оспоришь ли ты истинность суда этого?

— Нет, — ответил он с сожалением.

— Брат Зелор, теперь я спрошу тебя.

— Спрашивай, Тилар, — очень мягко он это сказал, но меня не обманула его мягкость. Так же мягко и грустно он прикажет меня убить, если я проиграю бой.

— Брат Зелор, ты один можешь оценить всё, что я знал о Братстве. Только ты способен сказать, насколько я мог повредить Братству, когда был приближён к акиху.

Слабый румянец мелькнул и погас на впалых щеках, замечательные ресницы на миг притушили глаза.

— Мы были в твоих руках, брат Тилар, но это дело прошлое. И однажды ты уже спас Братство, но это тоже дело прошлое.

— А что не прошлое?

— Спрашивай у них, — ответил он безмятежно. — В Совете у Старших власти нет.

Умный ответ, и я понял: если я справлюсь с Советом, Старшие мне не страшны. И я обернулся к ним — к злобным лицам и ненавидящим взглядам.

— Спрашивайте, братья.

Они опять загалдели, и опять Асаг поднял руку.

— По одному.

Первым вскочил Арван и выплюнул мне в лицо все тот же надоевший вопрос о гонце и об акихе, которому я проторил дорожку на престол. Я даже вздохнул, до того мне это осточертело. И начал устало и терпеливо, как повторяют в сотый раз одно и то же тупому ученику. Я говорил им о том, что все они хоть немного да знали: о кеватском владычестве, разорявшем страну, об упадке ремёсел и торговле, о безработице, пожиравшей Садан. О бездарной войне, которую нам навязали кеватцы, об изверге Тисуларе, которого посадили над нами кеватцы, о процессе против их близких, который затевали кеватцы. Конечно же, я изрядно сгущал краски. Но мне хотелось, чтобы они увидели эту картину: наш маленький, прекрасный, истерзанный Квайр перед разверстой пастью чудовищного Кевата.

Сначала они ещё пытались кричать, перебивали, выкрикивали оскорбления и угрозы, но я говорил — и они понемногу утихали. Они уже слушали.