Рукопись Бэрсара

Пойдем, сказал Ортан, надо идти.

Он обернулся: где остальные? ‑ и увидел Элуру. Бледная и строгая стояла она, нацелив на Ортана самострел. Взгляды их встретились: боль, надежда, безмерное облегчение; губы ее задрожали, она забросила самострел за плечо, отвернулась и замахала рукой, подзывая Илейну и Норта.

Вот теперь, когда все отрезано наконец, и тяжесть свалилась с души, я вдруг увидела мир. Харт говорил "равнина", но в этом не было смысла ‑ я никогда не видела равнин. И то, что я знала из старых книг, тоже не значило ничего: равнина ‑ это плоское место.

Плоское место ‑ но огромное, без границ. Коричневая земля, поросшая серой травой, а впереди только небо. Впереди, направо, налево ‑ и лишь за спиной зеленеет округлая гряда уползающих гор. Все плоско, все одинаково, все залито светом.

Никогда еще я не была такой беззащитной.

‑ Жарковато! ‑ сказал Норт. Никто ему не ответил, да он и не ждал ответа. ‑ Ортан! ‑ сказал он. ‑ Ты бы послал черныша на разведку. Пусть оглядится.

Ортан даже не повернул головы, но Фоил вдруг фыркнул ‑ как засмеялся, сорвался с места и полетел. Легко, как перышко, беззвучно, как тень. Черная тень, черная точка, ничего...

‑ Слушай! ‑ сказал Норт, ‑ ты хоть скажи, что к чему. Тут ведь не спрячешься... прямо, как голый.

‑ Сэр Норт, ‑ начал Ортан.

‑ А, к Мраку Сэров!

‑ Нам пока ничего не грозит, ‑ вяло ответил Джер. ‑ Мы у самого края Границы. Если мы проживем эту ночь, завтра будет опасно.

‑ Только завтра?

‑ Еще два или три дня. Я не знаю. Еще никто из людей не проходил Границу... если их не вели гвары.

‑ А я думал... когда я был мальцом, ‑ сказал Норт, ‑ у нас в Тилле жил один старикан‑норденец. Так он говорил, будто в Трехлунье их парни с девками уходили за горы. Будто у них это было вроде свадьбы.

‑ Да, ‑ сказал Ортан. ‑ Мои родители тоже спускались с гор. Поэтому я и выжил.

‑ А гвары это кто ‑ ильфы?

‑ Да. Так они себя называют. На истинном языке гвары значит "живущие".

‑ А остальные все что, дохлые?

‑ Норт, ‑ сказала Элура. ‑ Ты поглядывай по сторонам, а то сам дохлый будешь!

Норт засмеялся весело и беззаботно, и она почувствовала у себя на губах улыбку. Неужели я еще могу улыбаться?

‑ Фоил возвращается, ‑ сказала Илейна.

‑ Он нашел воду, ‑ ответил Ортан. ‑ Мы там заночуем.

‑ А как он тебе говорит? Я ничего не слышу!

‑ Фоил не может говорить ртом. Мы говорим внутри.

‑ А этому можно научиться?

‑ Наверное, уж нет, госпожа, ‑ с сожаленьем ответил Ортан. ‑ Гвары учили нас всех. Но только самые маленькие смогли научиться.

‑ Я научусь, ‑ сказала себе Элура. ‑ Я уже дважды сумела услышать вас: когда мы спешились, и у серых камней.

Ночевали без огня. Дошли до воды еще задолго до темноты, и Ортан велел останавливаться на ночлег.

Странный родник: круглая яма с водой, а из нее вытекает ручей, кружит с десяток шагов ‑ и исчезает. И ни одной тропинки к воде...

И трава под ногами, как неживая ‑ серая, колкая, с неприятным блеском, а вот Фоил ест ее с наслаждением. Странно, подумала вдруг Элура, мы все как‑то сразу привыкли к тому, что Фоил ‑ один из нас. Не животное, не верховой рунг, а равный нам добродушный ребячливый спутник.

Ночь накрыла равнину. Непривычное небо, и созвездия плоско лежат на нем. Птица раскинула крылья слишком близко к земле, а Колесо видно уже целиком. И Дева взошла: льет из чаши огненную струю, широкую, тусклую полосу почти через все небо.

‑ Галактика, ‑ повторила она про себя священное слов. Как странны в этой ночи слова священного Языка! Галактика. Звезды. Планеты, луны. А Мун уже проходит первую четверть. Послезавтра родится Феба. А потом наступит черед Офены. Через восемь дней начнется Трехлуние ‑ двадцать дней, когда в небе все три луны...

Ночь теплая, но холодок прошел по спине и тронул волосы, словно ветер. Что‑то должно случиться. Что‑то страшное, страшнее, чем все, что было.

Илейна не шевельнулась, когда она встала, и Элура привычно накрыла ее плащом. Совсем ни к чему, ведь здесь тепло, но так уж она привыкла...

Все сразу иначе, когда стоишь. Просторная даль, посеребренная лунным светом, горьковатый запах травы ‑ и тишина. Нехорошая, грозная тишина, даже ручей не шепчет ‑ или он и прежде молчал? Не знаю. Не по себе.

И в стороне от нас две черные тени. Фоил лежит на траве, а Ортан сидит и смотрит в даль, глядящую на него.

Она подошла и молча присела рядом. Фоил поднял голову, посмотрел Ортан не шевельнулся.

‑ Не думай об этом, Ортан, ‑ сказала она. ‑ Не мучай себя напрасно.

‑ Да, я знаю, как это больно. Когда ты вне своего мира, и душа разорвана пополам: ты здесь, а все, что тебе нужно, где‑то. Но это ведь мой мир погиб, Ортан! Твой мир жив, а это значит, что у тебя есть надежда...

Теперь он смотрит в глаза, и взгляд его тягостен мне и приятен...

‑ Иногда мне снится, ‑ тихо сказала она, ‑ что все, кого я любила, живы, и я счастлива в этих снах. Но даже во сне я знаю, что это не так, и ужасно боюсь проснуться. Боюсь ‑ но все равно просыпаюсь. И, знаешь, я радуюсь, что все уже случилось, что мне не придется заново переживать эту боль. _Э_т_о_ уже случилось, Ортан. Ты _э_т_о_ уже пережил.