Рукопись из тайной комнаты. Книга вторая

Лес, с детства знакомый до мельчайшего кустика, Густу не пугал. Она бы не заблудилась и в кромешной тьме, не то, что в сумерках. Легко пробираясь через подлесок, она почему-то двигалась не к усадьбе, а в глубину, туда, где большой черничник. У старой берёзы остановилась передохнуть, опершись рукой на ствол, где от шершавых краёв отслаивалась колечками тоненькая гладкая береста. Когда барабан в ушах, наконец, замолк, Густа услышала странный, незнакомый доселе звук. На всякий случай теперь она двигалась вперёд тихонько.

В просветах между деревьями вдруг открылось жёлтое пространство. Жёлтого там не должно было быть, черничник всегда рос, пробиваясь через бурый слой старой хвои и перегнивших листьев. Но это жёлто-бело-бурое пространство, как магнитом притягивало Густу. Очень осторожно она подобралась поближе.

То, что открылось её глазам, освещённое ранней-ранней рассветной зорькой, было столь невозможным, что разум отказывался верить. Бывший черничник был полностью перекопан. Зачем-то разрытая – и глубоко разрытая – земля теперь вновь была насыпана обратно большим жёлтым пространством, шуршащим, шевелящимся и издающим резкий сладковатый запах крови. Что-то страшное произошло здесь и было укрыто от посторонних глаз этим жёлтым песчаником, с шелестом осыпающимся под собственной тяжестью.

Густа стояла, укрывшись в кустарнике, боясь выйти в это дышащее смертью пространство. Вдруг она почувствовала, что она здесь не одна. С испугу закрыв рот рукой, чтобы не закричать, она стала вглядываться в эту жёлтую насыпь. Но Густа напрасно смотрела, звук, выдававший чьё-то присутствие, раздался из кустарника совсем неподалёку. «Зверь», – мелькнула мысль, а взгляд метнулся вверх, высматривая, можно ли спасаясь влезть на дерево. Запах крови был так силен, что хищники не заставят себя ждать, а встречаться ни с волком, ни с рысью Густе точно не хотелось. Но нет, это был не зверь. Во всяком случае, нога, торчащая из куста, точно была человеческой. Точнее – детской. В кустах прятался ребёнок. Он, как видно, тоже услышал её присутствие и попытался втянуть ногу поглубже, но места ему явно не хватало. Под раздвинутыми ветками обнаружился мальчик лет десяти, свернувшийся в комок, из которого на Густу смотрели огромные испуганные глазищи.

Больше здесь пока никого не было.

Присев рядом на корточки, Густа протянула руку к ребёнку, в ужасе зажмурившемуся. После долгих уговоров, после слез, после отрывочного, перемежающегося рыданиями рассказа, стало ясно, что этой ночью здесь произошло нечто столь ужасное, что этому не было даже названия во всех прочитанных Густой книгах. Здесь расстреливали людей. Не военных – просто самых обычных людей, мужчин, женщин, детей. Целые семьи лежали под этой жёлтой насыпью.

Почти рассвело, когда Густа привела мальчика домой.

Как она ни старалась быть тихой, но папа проснулся.

И пока Густа растапливала плиту, мужчина и мальчик сидели друг против друга за столом и разговаривали.

Мальчик был Гершель, Гершель Бергманис. И папа и Густа знали семью портного Шолома Бергманиса, жившую на Театральной. Там был магазинчик, где вечно беременная Лия Бергмане торговала шляпками и галантереей, а за магазином была мастерская, в которую знала дорогу каждая уважающая себя модница. Даже фрау Шварц заказывала там свои платья. По двору вечно носилось семь-восемь детей разного возраста, которым Лия регулярно и безрезультатно приказывала не вопить, как оглашённым. Теперь и Шолом, и Лия, и все остальные дети лежали в лесу под песчаной насыпью, как, впрочем, и остальные евреи Кандавы.

– А как тебе удалось убежать? – папа внимательно смотрел на мальчика.

– Не знаю. Нас поставили, и тот мужчина с ружьём вдруг отвернулся. А я побежал.

– Понятно…

Папа молчал и о чем-то сосредоточенно думал. Также молча выпил он и первую за день чашку кофе.

Мальчик, обхватив двумя руками свою чашку, тоже молчал.

Дом просыпался. Мама, поглядев на мужа и Густу, застывшую изваянием у печки, не сказала ни слова и потихоньку утащила в хлев открывшую было рот Марту.

Наконец решение было принято:

– Умой его и уложи спать, – папа указал на кровать Кристапа, – и сама поспи. А я схожу в город, узнаю, как и что. Да, из дома – не выходить! – это относилось к послушно закивавшему мальчику.

Вечером за ужином было принято окончательное решение: Гершель остаётся в семье.

– Ни одного еврея в городе больше нет. Нельзя, чтобы кто-то догадался, что ты – еврей. Теперь тебя будут звать не Гершель, теперь ты – Гиртс, понял?

Мальчик согласно кивал. Чёрные волосы кучерявились на макушке.

– И я лично буду тебе каждую неделю брить голову. Будешь ходить бритый. Вия, найди-ка, может какая от Кристапа кепка осталась.

Так в доме появился Гиртс, Для посторонних это был сын родственников, сосланных в Сибирь. А что в кепке – на нервной почве волосы выпадают.

16

С виду вроде бы всё было хорошо.

К осени в хлеву кроме коровы стояли ещё две тёлочки. Урожай был убран.

Эмилия вовсю бегала и что-то лопотала на своём детском языке. Мамой она теперь называла только Марту.