Рукопись из Тибета (СИ)

— И как тебе здесь живется? У Василия Кузьмича? — икнул начальник из облоно. Запахло коньяком (я помнил запах).

— Как у родного отца, — ответил Лазарь.. — Нас здесь хорошо кормят, учат и воспитывают. То была правда. Брехня, что в советских интернатах для сирот, дети жили в нищете. Я тому свидетель.

— Он у нас не только музыкант, но еще отличник и спортсмен, — довольный ответом прогудел заведующий. — Можно сказать, талант. В смысле, одаренный.

— Тогда давайте подумаем о его будущем, Юрий Генрихович, — обратилась депутатша к областному чиновнику. — Мы обязаны поддерживать таланты.

— Ну как отказать представителю народной власти? — масляно взглянул на нее тот. — У нас в интернате для одаренных детей как раз есть место. Считайте оно его. А вы — взглянул на Котова, — готовьте документы.

— Вот оно! — внутренне заликовал я. — Все по плану!

— А теперь иди, Лазарь, — благосклонно кивнул мне заведующий. — После тихого часа вас поедут в кино. На «Чапаева».

Выйдя из кабинета, я сделал в пустынном коридоре сальто-мортале[29], а затем вприпрыжку побежал вперед. Жизнь казалась прекрасной и удивительной.

На заходе солнца, в летнем кинотеатре, мы смотрели кино, про легендарного героя Гражданской войны. Василий Иванович лихо вел бойцов в атаку, Анка расстреливала из пулемета «психов», ординарец Петька целовал ее в щечки. Поскольку секса в стране тогда еще не было.

Наступило очередное лето, воспитанник Донской перешел в четвертый класс, ожидая радостного известия.

Его не было.

А потом по интернату прошел слух, что в заведение для одаренных отправляют Сашку Петровского, того самого, к кому приходила бабушка. Он был троечник и лентяй, а кроме того, ругался матом.

— Как же так? — возмутился я и отправился к заведующему.

Тот все подтвердил, отворачивая глаза и барабаня по столу пальцами.

Как оказалось, бабушка Петровского в молодости была сподвижницей Коллонтай[30], в связи с чем предпочтение было отдано ее внуку.

Это была первая несправедливость в этой жизни, что меня здорово обидело.

Внутренние составляющие тоже расстроились и стали давать советы.

— Рви отсюда за бугор, — рекомендовала чекистская. — Я расскажу, как все сделать без шума и пыли.

— Не вздумай. Лучше напиши явку с повинной, тебе поверят, — возражала прокурорская.

— Не сепетись, — советовали шахтерская с морской. — Учись. А то опять загремишь в забой или на подводную лодку. Тебе что? Больше всех надо?

Я внял гласу пролетариата.

И чтобы загасить обиду, а заодно отвлечься от дурных мыслей, вплотную занялся физическим трудом. Который, как известно, помогает. В то время за «Железным занавесом» (так именовали нашу страну заокеанские друзья), во всех школах культивировалось трудовое воспитание. По уже упомянутому мной, Макаренко.

Там имелись учебные мастерские и даже подсобные хозяйства, где детей, обучали трудовым навыкам. В постсоветской России сие похерили. С подачи демократов с либералами. Мол, нарушение прав ребенка.

Поскольку подсобного хозяйства в нашем интернате не имелось, я стал трудиться после уроков дополнительно в столярной и слесарной мастерских. Сбивая табуретки, а также вытачивая болты напильником.

А затем в жизни Донского свершился поворот. Меня усыновили.

Такое в нашем заведении случалось. И сироты завидовали счастливчикам.

В тот майский день, орудуя в поте лица киянкой[31], я вершил очередную табуретку, и меня вызвали к заведующему. Заставив умыться и облачиться в выходной костюм: солдатского образца шерстяную гимнастерку с блестящими пуговицами, затянутую кожаным поясом с бляхой, широкие штаны и тупоносые ботинки.

— С чего бы это? — размышлял я, цокая подковками по коридору.

В кабинете заведующего, который был явно не в себе, на диване сидел представительный, средних лет мужчина, в шляпе и с орденскими колодками (не иначе фронтовик), а рядом с ним молодая особа. В креп-жоржетовом платье с золотой брошью и ридикюлем[32] крокодиловой кожи на коленях.

— На мое «здрасьте», пара величаво кивнула головой, а заведующий ткнул дрожащим пальцем в стоявший в центре стул, — присаживайся.

Я сел, ожидая, что будет дальше.

Пара молчала, оценивающе рассматривая меня, словно амебу[33] под микроскопом. В кабинете возникла пауза.

— Послушай, Лазарь, — откашлялся в кулак заведующий. — Как ты отнесешься к тому, чтобы стать сыном этих уважаемых людей (подобострастно взглянул на пару).

«Нафиг мне это надо» подумал я, но вслух сказал, — не знаю и пожал плечами. Сработала чекистская привычка.

— А ты знай, мальчик, — начальственно прогудел мужик в шляпе. — Мы бы могли стать тебе достойными родителями.

— Соглашайся, малыш, — поддержала его жена. — Вилен Петрович слов на ветер не бросает. А я буду тебе мамой (повлажнела глазами).

— Вилен Петрович крупный партийный руководитель, — присоединился к ним Котов. — И это для тебя честь. Вырастишь настоящим коммунистом.

— Не знаю, — снова сказал я, начав болтать ногами. А потом шмыгнул носом. — Подумать надо.

— Вот-вот, — с облегчением сказал заведующий. — Иди, Лазарь, думай. Можно? — покосился на гостей. Те молча кивнули.