Рукопись из Тибета (СИ)

Там, усевшись в шезлонг, глядя на далекую череду гор и тихо перебирая струны, стал вспоминать, что бы такое исполнить. Песен, самого различного жанра, я знал достаточно, но хотелось чего-нибудь душевного.

— Давай «Последнюю поэму» — тихо сказали внутри. — А мы послушаем.

Ветер ли старое имя развеял,
Нет мне дороги в мой брошенный край,
Если увидеть пытаешься издали,
Не разглядишь меня, не разглядишь меня
Друг мой прощай…

ответил я вечными словами индийского мудреца и философа, взяв первые аккорды.

Я уплываю, и время несет меня с края на край,
С берега к берегу, с отмели к отмели
Друг мой прощай. Знаю когда-нибудь,
С дальнего берега давнего прошлого,
Ветер весенний ночной,
Принесет тебе вздох от меня,

вольно и свободно понеслись в бледный купол ноябрьского неба, теперь уже песенные строки.

Ты погляди, ты погляди, ты погляди,
Не осталось ли что-нибудь после меня,
В полночь забвенья на поздней окраине,
Жизни твоей, ты погляди без отчаянья.
Ты погляди без отчаянья…

призывал мой голос словами того, кто написал столь глубоко и проникновенно.

Вспыхнет ли, примет ли облик безвестного,
Образа будто случайного,
Примет ли облик безвестного образа,
Будто случайного…

вселял он веру и надежу.

Это не сон, это не сон,
Это вся правда моя, это истина.
Смерть побеждающий вечный закон,
Это любовь моя, это любовь моя,
Это любовь моя это любовь моя…

унеслись в бесконечность пространств последние катрены.

— Это ж надо так написать, — всхлипнул внутри моряк, бывший самым сентиментальным.

Остальные составляющие молчали, чуть пошмыгивая носами.

Я тоже расчувствовался, как производное от них, и прошептал: — ничего. — Еще не вечер, ребята.

Затем встал, возвращаясь в реальность, и отправился писать дневник. С момента осознания новой жизни.

Для начала, убрав гитару в шкаф, я уселся за стол и заправил ручку чернилом, а потом открыл тетрадь и на внутренней стороне обложки указал свой последний московский адрес, имя с фамилией и номер домашнего телефона.

Сделал это скорее по привычке. Так когда-то помечал свои записные книжки.

Далее, в центре первой страницы, я каллиграфически вывел «Дневник», перевернул, а вверху второй начертал дату своей кончины.

Все, что случилось потом, в смысле вознесения, скрупулезно описал и поставил точку.

Учинив задел, спустился на кухню, где пообедал вместе с Чонгом, поджаренным им мясом с луком, а потом совершил неспешную прогулку по окрестностям.

Размышляя о бренности бытия в этом мире.

Все последующие семь дней недели, обращаясь к внутренним резервам за уточнениями и угощая их дармовой выпивкой, я добросовестно описывал свою новую жизненную стезю, стараясь быть объективным.

На восьмой же решил отдохнуть. По примеру Всевышнего, сотворившего в этот срок Землю.

А поскольку лучший отдых — есть перемена занятий, порывшись в вещах, нашел оставленную Ракшми записку с координатами ее тетки.

— Слушаю, — отозвался в трубке знакомый голос, после того как я набрал номер.

— Это я, дочь моя. Лама Уваата.

— Учитель! — радостно взлетел он на высокой ноте. — Рада Вас слышать!

— Как твое драгоценное здоровье?

— Плохо, — вздохнула жена брахмана. — Демоны вернулись, и я нуждаюсь в Вашей помощи.

— Хорошо, я буду вечером, после захода солнца. Жди, — положил лама Уваата трубку.

Когда пурпур заката сменился на синие сумерки, я на наемном такси подъехал к указанному в записке дому.

Он находился неподалеку от центра, на одной из тихих улиц, и был выстроен в национальном стиле.

Первый этаж серел камнем, с идущим по фасаду затейливым орнаментом, второй был выполнен из дуба, с длинным выносным балконом и вычурной крышей.

К боковым стенам здания примыкала глухая высокая ограда, за которой угадывались деревья.

— Не хилая у тебя тетка, — сказал я сам себе, отпустив такси, и, мягко ступая сандалиями, направился по выложенной плитами дорожке к входу.

Поднявшись по ступеням крыльца, остановился у глухой двери с начищенным бронзовым кольцом, дважды звякнув им по оскаленным зубам такой же драконьей морды.

Вскоре за дверью послышались шаги, потом щелкнул запор, и меня с почтением встретили. Улыбавшаяся Ракшми, с весьма импозантной дамой. Та была лет на пять старше, с пышными формами и темным пушком на верхней губе. Что говорило сексуальности.

— Знакомься, тетя, — представила гостя Ракшми. — Это лама Уваата.