Рукопись, найденная в чемодане

Отношения их были, разумеется, чисто платоническими. На плаву его удерживала череда обворожительных фантазий, подрагивавших в полумертвом сердце. Но даже если я и был способен подмять под себя нянечку-другую, то шансы одержать победу над мисс Дикстайн равнялись почти нулю, а что до секретарши Пайнхэнда, то я даже не знал, имела ли она доступ к его ключам. Сексуальный подход исключался по многим причинам, включая ту, о которой я не дал себе труда упомянуть и которую можно изложить так: хотя я всегда бывал влюблен, это происходило в результате игры слепого случая. Когда бы только я ни задался целью завоевать определенную женщину, за этим неизменно следовало одно только разорение. К тому же я, наконец, боялся, что мисс Дикстайн примется любить меня с таким накалом, что после первой же нашей встречи я превращусь в разбитую мемориальную табличку, указывающую на место, где птичка дала сражение кошке. А это в мои планы не входило.

Затем всплыл следующий набор возможностей – насильственные прорывы и десантные операции, подразумевавшие быстрый натиск, безжалостное подавление сопротивления, применение пластиковой взрывчатки для взрыва двери сейфа и мгновенное исчезновение. К несчастью, эти планы требовали убить мисс Дикстайн или стереть ее память. Поскольку я не желал убивать невинную особу, чтобы узнать, кто убил моих родителей, и поскольку стереть память мисс Дикстайн оказалось бы, вне всякого сомнения, намного тяжелее, чем ее соблазнить, я осознал, что, скорее всего, мне придется прибегнуть к краже. Никто не должен был знать, что я туда входил. Мне нужны были ключи, потому что без них мне пришлось бы повредить замки, после чего мисс Дикстайн, чье внимание я привлек не одним, так другим способом, останется только сообщить полиции мой адрес.

Отсюда – следующее средство: хлороформ. Я мог бы просто ввести всех этих троих в транс на время достаточно долгое, чтобы сделать с их ключей слепки. Да, я мог бы сделать это с мисс Дикстайн, но с остальными это было слишком рискованно. Я бы либо никогда не застал их в одиночестве, либо это заняло бы миллион лет, а мистер Эдгар миллионом лет не располагал. Собственно, основная моя проблема заключалась в необходимости бежать наперегонки со временем, чтобы успеть убить Эдгара, прежде чем он умрет.

Я убивал только тех, кто всерьез пытался убить меня или кого-то еще, и всем им оставлял выход. Если бы они оставили свои поползновения, я не причинил бы им никакого вреда. Здесь же все было по-другому. Речь шла о мести, и я заранее все обдумал, а объект моего мщения был совершенно беспомощен.

Окажутся ли найденные доказательства достаточными? Я раздумывал над этим какое-то время и пришел к выводу, что самое мое нежелание совершить это деяние должно гарантировать полную недвусмысленность доказательств. А если это окажется так, то я не буду уклоняться от того, что должен сделать. Не буду и беспокоиться, стоит ли отказываться от традиционных форм правосудия и брать исполнение закона в свои руки. Я знал, что, даже если мистера Эдгара обвинят прежде, чем его заберет смерть, он успеет потратить пять миллионов долларов на адвокатов, и те, вне зависимости от того, насколько он виновен, будут тянуть рассмотрение его дела, пока он уютно не устроится в своем мавзолее. (Его любимым поварам, слугам и садовникам, но главным образом девицам суждено прислуживать ему до собственного конца. Живые будут протирать мавзолей от пыли и отвечать на телефонные звонки, а умерших будут погребать – стоя! – рядом с пантеоном, в котором он будет возлежать.) Я знал также, что если даже его и осудят, то приговорят к каким-нибудь исправительным работам в общественной сфере – что является другим способом сказать следующее: за то, что он прострелил головы моим родителям и бросил их умирать на полу, его принудят провести три месяца, играя в пинг-понг с умственно отсталыми детьми – или же объясняя группе прогорающих владельцев химчисток, как довести до максимума прибыль и сократить накладные расходы. Но этот сукин сын не умеет играть в пинг-понг и отказывается говорить, так что его наказание сведется всего лишь к тому, чтобы продолжать глазеть на своих белокурых нянечек.

Я гадал, смогу ли выполнить свой долг, и не мог ответить. Между тем у меня не было ни малейшего представления, как забраться в запертые сейфы 1913 и 1914 годов.

Не было – до тех пор, пока мы со Смеджебаккеном не успели основательно продвинуться на своем пути к ограблению золотохранилшца. Тогда-то я и нашел очень простое решение, хотя он был категорически против того, чтобы причинять ущерб нашему основному предприятию или подвергать его риску еще одной акцией, подобной краже картины. Он отказывался заниматься этим, пока я не рассказал ему, как в один из первых дней июня лежал между своими родителями, мечтая уснуть вместе с ними навеки, и как потом я проснулся в холодной ночи, где ничего не изменилось, только их тела окоченели.

– Ладно, – сказал он. – Я помогу вам. Что вы задумали?

– Мне надо раздобыть ключи.

– Как?

– Вот здесь вы и вступаете в дело.