Рукопись, найденная в Сарагосе

— О неизмеримая власть, чьим показателем является бесконечность, последний член всех возрастающих прогрессий, — великий Боже, — вот еще одно нежное создание вброшено в пространство; если, однако, оно обречено стать столь же несчастливым, как его отец, пусть лучше доброта Твоя отметит его знаком вычитания.

Сотворив эту молитву, отец радостно обнял меня, говоря:

— Нет, бедное мое дитя, ты не будешь столь несчастным, как твой отец; присягаю тебе святым именем Господним, что никогда не заставлю тебя обучаться математике; зато ты приобретешь навык в сарабанде, балетах Людовика Четырнадцатого и всяческих бесстыжих бреднях, о каких я когда-нибудь услышу.

После этих слов отец оросил меня горестными слезами и вручил повитухе.

Отец поклялся, что я никогда не буду учить математику, но зато буду уметь танцевать. Между тем произошло нечто совершенно обратное. Ныне я обладаю глубокими познаниями в области точных наук, но так никогда и не смог научиться, не говоря уж о сарабанде, которая в наши дни вышла из моды, никакому иному танцу. В самом деле, я не понимаю, каким образом можно запомнить фигуры контрданса. Ни одна из них не исходит из одного фокуса и не зиждется на каких бы то ни было основательных принципах; ни одна не может быть выражена посредством некой формулы, и я не могу себе представить, как находятся люди, которые все эти фигуры знают на память.

Когда дон Педро Веласкес подобным образом рассказывал нам свои приключения, вожак вошел в пещеру и сказал, что по важным причинам всем нам придется спешно отправиться в странствие и углубиться в дебри Альпухары.

— Хвала Всевышнему! — воскликнул каббалист. — Таким образом, мы еще раньше увидим вечного странника Агасфера, ибо, так как он не вправе отдыхать, следовательно, он отправится с нами в поход и мы сможем побеседовать с ним. Он повидал многое и многих, и невозможно превзойти его в опытности.

Затем цыганский вожак обратился к Веласкесу и сказал:

— А ты, сеньор, хочешь ли ты отправиться с нами или же предпочтешь, чтобы тебе дали охрану, которая проводит тебя до ближайшего города?

Веласкес на минуту задумался, а затем ответил:

— Я оставил некоторые важные бумаги возле постели, на которой заснул третьего дня, прежде чем пробудился под виселицей, где меня нашел сеньор капитан валлонской гвардии. Будь добр, пошли кого-нибудь в Вента-Кемаду. Если я не получу этих бумаг, мне незачем будет ехать дальше и я вынужден буду вернуться в Сеуту. А пока, если позволишь, я могу кочевать с вами.

— Все мои люди к твоим услугам, — сказал цыган. — Я тотчас же пошлю своих нарочных в венту; они присоединятся к нам на первом же привале.

Цыгане свернули шатры, мы двинулись в путь и, отъехав четыре мили, расположились на ночлег на какой-то пустынной горной вершине.

День двадцатый

Проведя все утро в ожидании людей, посланных вожаком в венту за бумагами Веласкеса, и охваченные невольным любопытством, мы всматривались в дорогу, по которой они должны были вернуться. Только сам Веласкес, найдя на склоне скалы отполированный дождями обломок сланца, с быстротой молнии покрывал его цифрами, иксами и игреками.

Написав множество чисел, он повернулся к нам и спросил, отчего это мы проявляем такое нетерпение. Мы отвечали, что причиной тому его бумаги, которые не прибывают. Он ответил, что это беспокойство о судьбе его бумаг служит лучшим доказательством нашего добросердечия и что, как только он окончательно завершит свои вычисления, он присоединится к нашей компании и станет терзаться нетерпением вместе с нами. После чего он завершил свои уравнения и спросил, чего мы ждем и почему не пускаемся в дальнейший путь.

— Но, сеньор геометр, дон Педро Веласкес, — возразил каббалист, — если ты сам никогда не проявлял нетерпения, то, должно быть, порою тебе представлялась возможность наблюдать это состояние у других?

— В самом деле, — ответил Веласкес, — я часто наблюдал нетерпение и всегда полагал, что это, по-видимому, пренеприятное чувство, возрастающее с каждой минутой, но так, что никогда нельзя точно обозначить законы этой прогрессии. Однако можно в общем сказать, что она остается в отношении, обратно пропорциональном силе инерции. Отсюда следует, что поскольку меня в два раза труднее взволновать, чем вас, то я только через час достигну одного градуса нетерпения, тогда как вы будете находиться уже во втором градусе. Рассуждение это применимо ко всем страстям, которые можно счесть побуждающими силами, иными словами — импульсами.

— Мне кажется, сеньор, — сказала Ревекка, — что ты в совершенстве знаешь пружины сердца человеческого и что геометрия является вернейшим путем к счастью.