Рукопись, найденная в Сарагосе

День тридцать третий

Мы двинулись в поход и вскоре увидели Агасфера, который присоединился к нам и так продолжал рассказ о своих приключениях:

Продолжение истории вечного странника Агасфера

Мы росли под надзором благородного Деллия, хотя нельзя сказать, что он не спускал с нас глаз, ибо он, увы, был погружен в вечную ночь, но под опекой его разума мы руководствовались его мудрыми советами и наставлениями.

С тех пор прошло восемнадцать столетий, но мои детские годы — единственная пора моей жизни, о которой я с приятностью вспоминаю и ныне.

Я любил Деллия, как отца, и искренне привязался к моему товарищу Герману. Часто, однако, опекун наш вел с этим последним живые споры, и всегда по поводу религии. Воспитанный в суровых принципах синагоги, я постоянно повторял ему:

— У твоих кумиров есть глаза, но они слепы: у них есть уши, но они глухи; золотых дел мастер отлил их, и мыши гнездятся в них.

Герман отвечал мне, что вовсе не считает идолов богами и что я не имею ни малейшего понятия о религии египтян.

Слова эти, часто повторяемые, возбудили во мне любопытство; я просил Германа, чтобы он уговорил жреца Херемона познакомить меня с его религией, что должно было произойти втайне, ибо в случае, если бы об этом услышала синагога, я непременно был бы проклят и отлучен. Херемон, очень любивший Германа, с готовностью согласился — и следующей ночью мы отправились в рощу, расположенную близ храма Изиды.

Герман представил меня Херемону, который, усадив меня рядом с собою, сложил руки, на миг погрузился в размышления и на нижнеегипетском наречии, которое я превосходно понимал, стал читать следующую молитву:

Египетская молитва

Великий Боже, отец всего сущего,
Святый Боже, который открываешься посвященным,
Ты Святой, который все сотворил словом,
Ты Святой, образом коего является природа,
Ты Святой, которого сотворила не природа,
Ты Святой, могущественней всякого могущества,
Ты Святой, превыше всего возвышенного,
Ты Святой, превыше всяческой похвалы!
Прими благодарственную жертву моего сердца и слов моих.
Ты невыразимый, но молчание — твой голос,
Ты развеял все заблуждения, противные истинному знанию.
Укрепи меня, дай мне силу и позволь воззвать к твоему
милосердию всем тем, которые погружены в неведение,
а также тем, которые познали тебя, и поэтому мои братья
и твои дети.
Верую в тебя и во всеуслышание это признаю,
Возношусь к жизни и к свету.
Жажду причаститься твоей святости, ибо ты возбудил
во мне эту жажду.

Когда Херемон прочел эту молитву, он обратился ко мне и сказал:

— Видишь, дитя мое, что мы, так же как и вы, признаем единого Бога, который словом своим сотворил мир. Молитва, которую ты слышал, извлечена из «Поймандра», книги, которую мы приписываем трижды великому Тоту[203], тому самому, творения коего мы носим в процессии во время великих наших торжеств. Мы обладаем двадцатью шестью тысячами свитков, приписываемых этому философу, который жил якобы две тысячи лет тому назад. Впрочем, только наши жрецы вправе их переписывать, быть может, потому, что из-под их пера вышло много дополнений. Правда, все сочинения Тота полны темной и двусмысленной метафизики, которую можно истолковывать по-разному. Я ограничусь тем, что изложу тебе общепринятые догматы, которые больше всего приближаются к принципам халдеев.

Религии, так же как и все прочие вещи мира сего, подвергаются медленным, но постоянным воздействиям, которые вечно стремятся изменить их формы и сущность, так что через несколько веков та же самая религия представляет вере человеческой совершенно иные принципы, аллегории, сокровенную мысль которых уже невозможно разгадать, либо догматы, которым люди верят уже только наполовину. Я не могу поэтому ручаться, что научу тебя древней религии, церемонии которой ты можешь видеть изображенными на барельефе Озимандии[204] в Фивах, однако повторяю тебе поучения моих наставников[205] так, как я излагаю их своим ученикам.