Рукопись, найденная в Сарагосе

Долгий опыт научил этих дам-«онорате», что соблюдение тайны чуждо характеру мальтийских рыцарей французского происхождения; во всяком случае, необычайно редко бывает, чтобы кто-нибудь из них сочетал скромность и способность хранить тайну с прочими присущими им великолепными качествами, каковыми они вообще отличаются. Поэтому молодые люди этой нации, приученные в других краях к большому успеху у женщин, на Мальте вынуждены были иметь дело с уличными девками. Немецким рыцарям, впрочем менее многочисленным, больше везло у женщин-«онорате», и они были обязаны этим, как мне думается, своим бело-розовым физиономиям. За ними следуют испанцы, главным преимуществом которых является их определенный и твердый характер.

Французские рыцари мстят «оноратам», издеваясь над ними всяческим образом и разоблачая их тайные любовные интрижки, но, так как французы живут всегда обособленно и не хотят учиться итальянскому языку, на котором говорит весь остров, никто не обращает внимания на их досужие сплетни.

Мы жили себе спокойно с нашими дамами-«онорате», когда однажды французский корабль привез к нам командора де Фуке, из древнего рода сенешалей Пуату, происходящего от герцогов Ангулемских. Командор был уже однажды на Мальте и прославился множеством дуэлей. Теперь он прибыл, добиваясь командования над всеми галерами. Ему было уже тридцать шесть лет, и поэтому надеялись, что он уже образумился. И в самом деле, он перестал быть крикуном и спорщиком, но зато стал надменным, гордым, мятежным и желал, чтобы его уважали больше, чем даже самого великого магистра.

Командор распахнул двери своего дома для всех. Французские кавалеры толпами собирались у него. Мы редко когда к нему захаживали и в конце концов совершенно с ним порвали, так как у него всегда велись неприятные для нас разговоры, между прочим и о мальтийских дамах-«онорате», которых мы искренне уважали и любили. Когда командор выходил из дому, его вечно окружал целый рой молодых караванистов[284]. Командор вел их в Тесный переулок, показывал места, где он сражался на дуэлях, и рассказывал о своих поединках во всех подробностях.

Я должен тебе сказать, что, согласно нашим обычаям, дуэли на Мальте запрещены везде, за исключением Тесного переулка, прохода между домами, в который не выходит ни одно окно. Он и в самом деле тесен и узок: ширины его хватает лишь на то, чтобы два человека могли стать лицом к лицу и скрестить шпаги. Однако ни один из них не может отступить. Противники становятся поперек переулка, а их друзья задерживают прохожих, чтобы дуэлянтам не помешали. Обычай этот был введен некогда во избежание преднамеренных убийств, ибо человек, который знает, что у него есть смертельный враг, не пойдет по Тесному переулку; если же убийство происходит где-нибудь в другом месте, то его нельзя уже выдать за убийство на дуэли.

Наконец, под страхом смертной казни запрещается проходить по Тесному переулку с кинжалом. Итак, ты видишь, что дуэль на Мальте не только терпима, но даже дозволена, хотя дозволение это и не объявлено во всеуслышание. Кавалеры, со своей стороны, не только не злоупотребляют этим дозволением, но даже говорят о нем с известного рода возмущением как о преступлении против христианского милосердия — преступлении, особенно нетерпимом на Мальте, в самой резиденции ордена.

Прогулки командора по Тесному переулку были поэтому неуместны, и ничего удивительного, что они повлекли за собой дурные последствия: французы-караванисты сделались забияками, к чему, впрочем, и без того имели врожденную склонность. Их дурные обычаи с каждым днем проявлялись все больше. Кавалеры-испанцы еще более отдалились от них, и наконец они собрались у меня, спрашивая, что они должны делать для того, чтобы прекратить ссоры, которые становились невыносимыми. Я поблагодарил моих соотечественников за честь, которую они мне оказали, а также и за доверие. Я обещал им, что переговорю об этом с командором и представлю ему поведение молодых французов как своего рода злоупотребление, распространению коего только он один может воспрепятствовать благодаря высокому уважению и почтению, какими его окружают все три языка его народа[285]. Я обещал себе, что сделаю это с должной учтивостью, к которой командор был столь чувствителен, однако не питал надежды, чтобы дело обошлось без поединка. Однако я думал об этом без всякого сокрушения, так как подобная дуэль, принимая во внимание ее причину, была бы для меня весьма почетной. Наконец, я полагал, что таким образом умерю отвращение, которое с давних пор испытывал к командору.

Тогда была как раз Страстная неделя[286], поэтому было решено, что лишь две недели спустя я побеседую с командором. Мне кажется, что ему сообщили о моем намерении и что он хотел его предупредить, ища со мной ссоры.