Рукопись, найденная в ванне. Высокий замок. Маска.

— Ну, знаете! В это я никогда не поверю! Получается, он умышленно упрятал в этот дивный лирический диалог кабацкие ругательства по адресу какого-то Матьюза?

— Кто говорит, что умышленно? Шифр есть шифр, независимо от намерений его автора.

— Разрешите? — Я подошел к клавиатуре и сам простучал на ней уже расшифрованной текст. Лента поползла, скручиваясь спиралью. Я заметил какую-то странную усмешку на губах Працдтля; он, однако, молчал.

«Ес либ да ла мне ай рай эх ес либ эх рай да ла мне ай эх ми ла да ла бы эх ес», — прочитал я аккуратно сгруппированные по слогам буквы.

— Это как же? — сказал я. — Что это такое?!

— Следующий слой. А вы чего ожидали? Мы добрались до следующего, еще более глубокого уровня психики англичанина семнадцатого столетия, только и всего.

— Такого не может быть! — закричал я. — Выходит, эти чудесные стихи — всего лишь футляр, в котором спрятаны какие-то сучьи отпрыски, ай и дай?! И если вложить в эту вашу машину высочайшие шедевры литературы, плоды человеческого гения, бессмертные поэмы, саги — получится какое-то бормотанье?

— Потому что это и есть бормотанье, — ответил капитан холодно. — Диверсионное бормотанье. Искусство, литература — знаете чему они служат? Отвлечению внимания!

— От чего?

— Вы не знаете?

— Нет…

— Очень плохо. Вам бы следовало знать. В таком случае что вы тут, собственно, делаете?!

Я молчал. С неподвижным лицом, на котором кожа вдруг натянулась, как палатка на острых выступах скал, он тихо произнес:

— Разгаданный шифр по-прежнему остается шифром. Под недремлющим оком специалиста он будет сбрасывать с себя оболочку за оболочкой. Он неисчерпаем. У него нет ни дна, ни конца. Можно углубляться во все более труднодоступные, все более глубокие его слои, но это странствие бесконечно.

— Вот как? А… «не будет ответа»? — уцепился я за последние его слова. — Вы показали мне эту фразу как окончательный результат.

— Нет. Это этап. В рамках определенной процедуры — существенный, но всего лишь этап. Поразмыслив, вы дойдете до этого сами.

— Не понимаю.

— Поймете в свое время, но и это будет лишь еще одним шагом.

— А вы не можете мне в этом помочь?

— Нет. Вы должны дойти до этого сами. Как и каждый. Это трудное требование, но ведь вы, как человек избранный, знаете, чего тут требуют… Я не могу уделить вам больше времени. В будущем сделаю все, что в моих силах, разумеется, в рамках установленного порядка.

— Но… как же так… ведь я, по сути, так и не знаю, — торопливо, в замешательстве бормотал я, — вы должны были ознакомить меня с шифрами, необходимыми мне в связи с моей Миссией.

— С вашей Миссией?

— Да.

— Назовите ее.

— Н-н-е… не знаю подробностей, предполагаю, что они есть в инструкции, она у меня при себе, в папке, но я не могy показать вам, погодите… где моя папка?!

Я вскочил со стула, заглянул под стол — папки не было. Я обернулся к толстяку. У него был взгляд снулой рыбы; в полуоткрытом рту посвистывал воздух.

— Где моя папка?! — повысил я голос.

— Спокойно, — отозвался у меня за спиной Працдтль, — у нас ничего не может пропасть. Кру-ух! Кру-ух!!! — повторил он укоризненно. — Отдай! Слышишь? Отдай!

Толстяк шевельнулся, и что-то стукнуло о пол. Я схватил папку, проверяя на ощупь, пуста она или нет, и выпрямился.

Сидел он, что ли, на ней? И когда он стянул ее со стола — у меня на глазах? Выходит, он, вопреки видимости, был необычайно проворен. Я уже хотел открыть папку, как вдруг понял, что не прочитаю нужных сведений в зашифрованном тексте, а не зная, о чем речь, капитан не сможет мне дать нужный ключ. Порочный круг. Я сказал ему об этом.

— Должно быть, недосмотр майора Эрмса, — закончил я.

— Не знаю, — ответил он.

— Я пойду к нему! — заявил я почти вызывающе. Это значило: пойду и скажу, что ты демонстративно умываешь руки, становясь помехой Миссии, которую доверил мне главнокомандующий. — Сейчас же пойду! — загорелся я.

— Поступайте, как считаете нужным, — ответил он и словно бы с некоторым колебанием добавил: — Но вы разбираетесь в служебной процедуре?

— Значит, из-за этой процедуры я ухожу ни с чем? — осведомился я холодно.

 Прандтль снял очки, будто маску, и его лицо, вдруг обнажившееся, открыло мне свою утомленную беспомощность. Я чувствовал: он хочет мне что-то сказать и не может — или же не вправе. Враждебность, нараставшая между нами во время беседы, вмиг улетучилась. В овладевшем мной замешательстве я различил что-то вроде неуместной — быть может, бессмысленной — симпатии к этому человеку.

— Вы… выполняете приказы? — спросил он так тихо, что я едва услышал его.

— Я? Да…

— Я тоже…