Рукописный девичий рассказ

— А вот еще сочинение, — и Геннадий Петрович <...> стал перебирать стопку.

Наконец он вытащил чью-то тетрадь. <...> Все тотчас замерли. Первая ученица! Уж, конечно, она написала самое замечательное сочинение.

— Я прочту вам небольшой отрывок, — сказал учитель, раскрывая тетрадь, и ровным голосом начал: „Трепетной рукой он обвил ее стройный стан, и они помчались в бешеном вальсе. Она точно летела по воздуху. Пол исчезал под ногами. Золотые душистые локоны Мэри временами касались его тонко-очерченных губ, и тогда сердце его сладостно замирало“. „О чем вы мечтаете, Мэри. Моя очаровательница? — промолвил он, страстно вращая мечтательными очами. — Я готов для вас источить кровь по капле, изрезать сердце в лоскутки“.

Чуть заметная улыбка пробежала по лицу Геннадия Петровича. Этого было достаточно, чтобы девочки, настороженно слушавшие сочинение, вдруг сдержанно фыркнули в парты. Еще секунда, и грянул бы дружный хохот, но Геннадий Петрович строгим взглядом удержал класс.

— Я не буду зачитывать до конца, — сказал он. — Дальше написано в том же духе. Те же красивые, пышные фразы, взятые из плохих романов. Не следуйте этому примеру! Истинно-художественное произведение всегда просто. Ему чужды подобные эффекты...

[Филиппова 1938:114.]

Обратим внимание на то, что в обоих произведениях, описывающих девичье творчество, роль творческой рефлексии над текстом выполняет deus ex machina — либо отец-интеллигент, либо учитель словесности. Сама же девичья среда органично воспринимает непрофессиональные, наивные тексты. Это и немудрено, ведь они являются порождением самой ментальности «сословия городских барышень», подсознания девиц среднего класса, знакомых с образцами сложившейся к последней трети XIX в. «бульварной» литературы.

Книга К. Филипповой включает сюжет, связанный с созданием ученицами женской гимназии нелегального рукописного журнала «Луч света». Данный эпизод (завершившийся исключением героини повести из гимназии) дает нам возможность познакомиться с жанровым составом дореволюционной рукописной журнальной словесности.

Итак, юноша, знакомый одной из гимназисток, представляет в журнал основанный на реальных событиях рассказ об учителе-художнике, уволенном за создание полотна критического содержания. Главная героиня повести Ирина написала рассказ «о том, как одна девушка <...> хотела сделаться учительницей, но родители принуждали ее выйти замуж за богатого старика»; в итоге девушка «ушла от родных и все-таки сделалась учительницей». А гимназистка Мика Русанова передала для журнала стихи, в которых «было все: и пылкая любовь, и коварная измена, и смертоносный яд, и свадьба, и все завершалось самыми грустными похоронами» [Филиппова 1938: 133–137]. Таким образом, на страницах журнала есть и проза о несчастной любви, и сюжетные стихи о несчастной любви. Стало быть, вполне возможно появление и сюжетной прозы о несчастной любви.

Размышляя над differentia specifica девичьих рукописных рассказов, можно попытаться определить нечто вроде их фабульной морфологии. В предельно абстрактной форме фабула подавляющего большинства рукописных девичьих рассказов выглядит, на наш взгляд, следующим образом.

A. Возникновение устойчивых взаимоотношений между мальчиком-подростком (юношей) и девочкой-подростком (девушкой). Зарождение любовного чувства.

B. Нарушение устойчивых отношений. Проверка истинности зарождающегося любовного чувства.

C. Восстановление любовных отношений «на новой ступени».

Нарушение зарождающихся любовных отношений может осуществляться в двух основных формах: оба героя разлучаются «в этом мире» или один из героев по какой-либо причине навсегда покидает «этот мир».

В зависимости от той или иной формы нарушения зарождающихся любовных отношений реализуется третья часть фабулы —