Рукопожатия границ

Мы постояли с ним на дворе еще несколько минут, чувствуя на себе недоверчивые, а может, и злобные взгляды прежних хозяев. Разговаривая, глядели на него снизу вверх — мы оба были ниже среднего роста, и он возвышался над нами, как какой-нибудь важный господин. Говорили о земле, об усадьбе, о том, что может сделать старший лейтенант на этом земельном участке. В хозяйстве он особенно не разбирался и сказал об этом сразу. Пока мы так стояли и беседовали, к нам присоединился еще какой-то мужчина — сутуловатый, лет сорока. Как оказалось, тоже чех, прибыл в эти края из Эстонии вместе с женой. Там они искали после военной неразберихи ее родителей, а нашли одни пепелища да могилы. Этот человек, Янда, пристроился потом работать в усадьбе у Новотного, убирал двор, следил за хозяйством, так что старший лейтенант мог целиком посвящать себя побочным делам, которые на самом деле были для него главными.

В тот раз мы шли из усадьбы веселые — как же, нашего полку прибыло! Пришли на пост, отперли пустую канцелярию. Оказалось, что Заградка, как обычно по пятницам, отправился в долину, «на большую землю», где жила его семья. Обратно он возвращался только в понедельник.

Мы радовались — теперь здесь есть еще один наш человек, летчик, против Гитлера воевал. И усадьба — наш пограничный аванпост — теперь под присмотром верных людей — его и Янды.

— Не страшно тебе? Ведь каждую минуту через границу могут нагрянуть грабители, — спросили мы Новотного, когда пришли в следующий раз. По долгу службы мы должны были заботиться и о его безопасности.

— Мне? — осклабился он и вытащил из-под мышки «девятку» с очень длинным дулом и добавил — А дома у меня есть и двенадцатого калибра — настоящая пушка. Мороз крапиву не сожжет, ребята! А в случае чего, конечно, сразу к вам.

Но Новотный не пришел к нам ни разу.

Однако это не помешало ему познакомиться с нашим Заградкой. Где и как — не знаю. Дважды, еще до того как мы окончательно вошли в курс дела, я видел их, вернее, слышал, как они дружески беседовали. Было это на хуторе Три Пихты. В тот раз я сидел на чердаке пустого дома и наблюдал из окошечка за старой тропинкой контрабандистов. Тогда-то я и слышал их. Они говорили о предстоящих выборах.

Наш начальник Заградка был старый народный социалист, старший лейтенант, как вскоре обнаружилось, тоже был не наш. Он якшался с американцами, ездил к ним на своем тарантасе, и вдобавок ко всему в деревне поговаривали о его связи с немецкой баронессой из соседнего имения. За этой баронессой, которая подлежала выселению из Чехословакии, ухаживали американские офицеры. Мы видели ее иногда — на лошади, в амазонке, разъезжавшую по окрестным полям.

Жаль, что я тогда многого не расслышал из того разговора. Очень жаль…

У нас начинала процветать контрабанда. Мы сбились с ног, но на след так и не напали. Задержали старика, который перед выселением угонял скот за границу, поймали беглого немецкого пленного, а когда сцапали парня с какими-то коврами, то уже совсем было подумали, что след — вот он. Но настоящего контрабандиста так ни одного и не задержали. Тогда нас, пограничников, было слишком мало, да и обстановка такая сложная, что…

Ну, а теперь о том, что в те дни взбудоражило все наше подразделение и благодаря чему у меня в теле оказалось четыре дыры.

Тогда стать пограничником было делом нехитрым. Вам было достаточно иметь билет члена коммунистической партии или проявить себя активным комсомольцем, чтобы народные социалисты и члены народной партии в областях или министерствах отправили вас служить на границу. Здесь мы казались им менее опасными. Глупцы!

Правда, на границе нас было немного, но когда все наши подразделения слились в оперативный полк национальной безопасности, стало ясно, какую близорукую политику вели эти тупицы. Правда, и среди нас встречались негодяи и вредители, были кое-где и командиры реакционного толка, как наш Заградка, но масса, масса!..

Особенно напряженная работа началась, когда мы вернулись после февральских событий из Праги. В те дни на границу был натиск так натиск! Мы несли службу круглые сутки. Недоедая и недосыпая, подолгу не имея возможности встретиться с семьями, мы работали так, что валились с ног.

Тогда-то и ушла от меня жена. Не выдержала одиночества там, внизу, в долине, а здесь, в горах, у границы, ей было страшно. Можно ли ее осуждать? Наверное, да. Но строго судить я не мог. Она была такой скромной, тихой, мечтала о хорошо налаженном домашнем хозяйстве — с обедами по рецептам из поваренной книги, с мужем, который всегда рядом. А вместо того она неделями сидела одна-одинешенька в новой своей квартире и не знала, за что взяться.