Рукопожатия границ<br />(Сборник рассказов)

Мне стало тяжело. Как я убью его, привязанного, в клетке, где он вырос! Протянув руку, я открыл дверцу клетки и отстегнул поводок. Вихрь немного подался назад, но продолжал смотреть выжидающе. Освободившись от ремня, пес не бросился на меня, как он это делал в последнее время. Мои пальцы готовы были в любой момент нажать на спуск автомата. И здесь, когда я в последний раз бросил взгляд на Вихря, в моем сознании, словно живой, возник образ сержанта. Я вспомнил, как Ваклин, вспотев, бегал рядом с подрастающим псом, обучая его, как он ласкал Вихря и целовал его, когда тот выслеживал или задерживал нарушителя. Вспомнил я и взгляд пса, когда он, выбиваясь из последних сил, принес на заставу фуражку сержанта. У меня задрожали руки, и пелена застлала глаза…

Но приказ оставался приказом, и надо было его выполнять. Отвернувшись, чтобы не видеть собаку, я нажал спуск. Впервые с тех пор, как стал офицером, я не попал, как следует, в цель. Собака взвизгнула и, будто подброшенный сноп, выскочила раненая из клетки. Перевернувшись через голову, в несколько прыжков она оказалась у маленькой могилки перед заставой. Подняв голову с грозно раскрытой пастью, она завыла так страшно, что и сегодня, через столько лет, этот вой звенит еще у меня в ушах. Я снова вскинул автомат, но собака исчезла…

Направился к себе в комнату. Глубоко в душе мне было стыдно перед бойцами, которые смотрели на меня из окон. Но с сердца моего будто свалился тяжелый груз. Я был доволен, что пес все-таки убежал, что дело кончилось таким образом.

С того дня Вихрь больше не появлялся на заставе.

А среди населения окрестных сел стали распространяться всякие сказки. Одни говорили, что лесорубы встречали его у границы, другие — что слышали, как он воет в ущелье, где убили сержанта. Как-то зимой в том ущелье пропали два перебежчика. После нескольких дней поисков мы нашли их разодранные ранцы и башмаки, а также несколько обглоданных человечьих костей. Волки ли их загрызли, не знаю, но среди людей пошел слух, что это именно Вихрь их растерзал, что пес продолжает бродить по лесам и скалам, охраняя границу. От страха ли или из сочувствия к псу люди стали называть с тех пор эту местность Песьим долом. И бойцы поверили в это. Когда они проходили по Песьему долу, то нарочно задерживались там, надеясь увидеть пса. Однако Вихрь все не показывался. Люди и этому нашли объяснение. Пес, говорили они, не трогает своих и поэтому не появляется. Так это и осталось до сих пор. Годы проходят, а легенда о Вихре разносится все дальше и дальше. Вот видишь, и сейчас завывает ветер, а старик считает, что это воет собака…

Бахчеванский тяжело вздохнул и снова замолчал. Взглянув на его лицо, я заметил, что в глубине его солдатских глаз блестят слезы.

— А ты, Бахчеванский, — спросил я его, — ты сам веришь в то, что рассказывают люди?

— Иногда верю, а иногда не верю. Но знаешь, мне всегда хочется верить. Ведь собака — самый лучший друг пограничника, а хороший пограничник никогда не оставит своего поста…

Мне стало не по себе. Я не хотел больше расстраивать Бахчеванского своими вопросами, хотя любопытство мое еще не было удовлетворено полностью. Постояв еще немного около костра, я двинулся к овчарне. Луна бежала по небосводу.

Ветер все с той же силой гнул ветки елей и шумел в долине.

Когда я внимательно прислушивался, то и мне вдруг показалось, что это не ветер, а какая-то большая собака горько воет там внизу, в Песьем доле.

Илья Туричин НОЧЬЮ

о мгле сопки — будто белые горбы огромных верблюдов. Свирепый ветер со свистом и завыванием рвет с горбов клочья снежной шерсти, носит их, крутит, швыряет в слепые льдистые окна домов, наматывает на прибрежные камни и снова в ярости разбрасывает колючими клочьями.

Над сопками, над Снежным, над неспокойной бухтой, над грохочущим морем бегут черные тучи. Их не видишь, скорее, угадываешь. Они мчатся низко, словно хотят прижать тебя к земле, вмять в нее. И невольно спешишь под защиту кирпичных стен и железных крыш. К теплу и свету жилья.

Дней нет, нет ни восходов, ни закатов. Только ночь, длинная полярная ночь, наполненная ревом ветра и грохотом моря.

А в клубе тепло, светло и уютно. Щелкают бильярдные шары. Осторожно шагают по черным и белым клеткам скромные пешки, дерзкие кони, тугодумные ладьи, нахальные ферзи. Морщат лбы доморощенные Ботвинники и Тали. Удивляются, что доски спокойно лежат на столах, а фигуры не мечутся как угорелые, не ссыпаются на палубу. И мебель стоит на местах, а не ползет. И клуб не кренит то вправо, то влево, и тебя не швыряет от переборки к переборке.

Хорошо, когда под ногами земля! А если и качнется на какое-то мгновение клубная палуба под тобой — не обращай внимания. Это память, цепкая память воспроизводит недавнюю качку. Клуб стоит, твердо стоит на земле.

Корабль только что вернулся из похода, и свободные от вахты матросы — в клубе. Владимир и Иван Куличек сидят в глубоких креслах и молча наблюдают за матросами, играющими на бильярде.

Зазвенел звонок, приглашая в зрительный зал.