Рукопожатный изверг

— …Раз адвокат так сказал, значит, тебе не о чем беспокоиться. Освободят прямо в зале суда. Правда, если сторона обвинения никаких новых улик против тебя не накопает, — пыхтела папиросой Арлекино, выдувая густой и едкий табачный дым в крохотное окошко. — Но ты же того коммерса не чикала. Следовательно, не накопают. И все, гуляй, подруга, расти сынишку. Хороший адвокат всегда поможет правды добиться, даже если ты и виновата.

— Хотелось бы в это верить, — вздохнула Лидия Федоровна и посмотрела на приклеенный скотчем к стене рисунок Андрюши. — Надя, а у тебя дети есть? — неожиданно спросила она у сокамерницы.

Казалось бы, абсолютно безобидный вопрос, который подразумевал плавный переход разговора о тюрьме к семейным ценностям, вызвал у Арлекино неприкрытую злость. Было видно, что ей крайне неприятна эта тема.

— А какое тебе дело? Я не поняла, — зашипела ядовитой змеей Надя Чуракова.

— Да… просто… полюбопытствовала… — растерялась Погорелова.

— Любопытной Варваре на базаре манду оторвали, — сквозь редкие прочифиренные зубы процедила уголовница.

— Ты это… меня извини, если я что-то не так сказала, — пролепетала Лидия Федоровна и поспешила ретироваться на свою шконку.

— Эй, погоди, — уже спокойным голосом произнесла Арлекино и тронула медсестру за плечо.

Погорелова повернула голову и с удивлением увидела, что в глазах старосты нет уже ни злости, ни гнева. Одна лишь печаль и грусть. Ей даже показалось, что Чуракова вот-вот пустит слезу. Но нет, та только шмыгнула носом, сглотнула. Ее веки на какую-то долю секунды опустились. А когда она вновь открыла глаза, то эта была уже та самая Надя, которую привыкла видеть Лидия Федоровна: уравновешенная, сильная и уверенная в себе женщина, этакая «железная леди», которую трудно вывести из себя.

— Это ты меня извини, — металлическим голосом отчеканила Арлекино. — Просто ненавижу, когда меня о детях спрашивают. Убить готова. А все из-за того, что собутыльники моего папаши, когда он нажрался и отрубился, ко мне в комнату вломились и изнасиловали. Я тогда еще в шестом классе училась: ни сиськи, ни письки. Чего они ко мне полезли, до сих пор не пойму. В общем, какая на хрен разница? Порвали мне все там на британский флаг, ничего живого не оставили. С того момента я детей и не могу иметь. Вот такие дела, подруга. А папашка так и не проснулся.

Вдруг из тюремного коридора стали доноситься приглушенные шаги. С каждой секундой они становились все громче и громче. Надя Чуракова и Лидия Погорелова настороженно переглянулись.

Обменялись напряженными взглядами и их сокамерницы. Кто-то даже перекрестился. Оно и неудивительно — никому из арестанток не хотелось, чтобы шли именно по ее душу.

Но загремел засов. Массивная металлическая дверь с «кормушкой» медленно и с противным скрипом отворилась. Угрюмая конвоирша ввела в камеру мужеподобную плечистую бабу: наголо бритую, всю в наколках, с рельефными мышцами, которым бы позавидовал любой качок. Под левой рукой «бодибилдерша», а именно такую кликуху сразу же дала ей Арлекино, стоило лишь той переступить порог камеры, держала скрученный в рулон полосатый матрас.

— Ванеева, пакуй вещи! — приказала тюремщица худосочной девице с глянцевым журналом в руках, соседке Погореловой по шконке.

— А чё, уже освобождают? — неудачно пошутила та.

— Ты мне тут не чёкай! — оборвала ее конвоирша и тут же холодно добавила: — Переселяют тебя. Маринка, так что давай в темпе. Я жду.

Узнавать причину, по которой ее вдруг сгоняют с «насиженного» места. Маринка не стала. Ведь раз уж администрация СИЗО так решила, то так тому и быть, и ничего уже не изменишь. А потому она молча принялась запихивать в небольшую сумку свои пожитки: спортивный костюм, полотенце, зубную пасту, кусочек мыла, туалетную бумагу. Тем временем тюремщица почему-то решила представить арестанткам новую сокамерницу, хотя такой традиции в СИЗО «Текстильщики» не водилось:

— Валя Петрушевская. Прошу любить и жаловать, — и тут же предупредила, не преминув при этом ухмыльнуться: — Только вы мне ее не обижайте, очень уж хрупкая и ранимая натура.

Как только конвоирша и Маринка скрылись за металлической дверью. Арлекино, как и подобает в таких случаях старосте камеры, кивком указала Петрушевской на освободившуюся шконку — мол, это твое новое место, располагайся. Однако та никак не отреагировала — продолжала стоять в узком проходе, будто к полу приросла. Да при этом еще и нос морщила — дескать, сама туда перебирайся, а я козырное займу, под окошком, то бишь твое. Это был вызов Наде Чураковой. И не принять его она не могла. Иначе ее авторитет в глазах сокамерниц моментально бы упал.

Однако, будучи женщиной дипломатичной. Арлекино все же попыталась урегулировать возникший конфликт мирным, а не силовым путем.

— Я сказала — садись. Или тебе особое приглашение нужно? — прикрикнула на татуированную бабу староста.

И вновь никакой реакции. Складывалось впечатление, что Петрушевская специально нарывается на неприятности.