Рулетенбург

– Что же касается принципа, то я сообщу вам один из самых верных способов приобрести не очень головокружительную, но весьма приятную сумму. Особенно если вы не хотите рисковать преследованием всегда неверного номера. Вас устраивают двадцать – двадцать пять тысяч?.. В таком случае рекомендую вам выждать серию, скажем, красных пять раз подряд. Тогда ставьте на черную один фридрихсдор. Если снова выпадет красная – два золотых на черную. И так далее, пока хватит ваших ресурсов. Серия обыкновенно прекращается на шестом, седьмом ударе, вы же пять пропускаете и только с шестого начнете играть, вы можете выдержать десять, двенадцать ударов. Этим путем, не отклоняясь ни на йоту от принятого принципа, не увлекаясь и не повышая ставок, строго держась поставленных границ, вы несомненно и безусловно выиграете в несколько вечеров нужную вам сумму.

Он быстро записывал указания предсказательницы в свой блокнот рядом с перечнем припадков за последнее полугодие, режимом доктора Труссо и косо занесенной на поля неожиданной записью: «Большая часть этих благодетелей и установителей человечества были особенно страшные кровопроливцы».

– Но помните – спокойствие, обдуманность, внимание и непреклонная верность принципу.

С легким звоном массивной цепи она опустила часы в ящик и защелкнула замок. Из соседней комнаты она вынесла пачку кредитных билетов, заклеенных бандеролью.

Через двадцать минут он снова был в курзале.

Било десять. Оставалось еще три часа до закрытия казино. Он подошел к крайнему столу слева, развернул записную книжку и бросил на стол свою пачку. «Сядьте рядом со мной, – почти шепотом произнес Селесте, – я верю, вы принесете мне счастье…»

Серия шла. Три, четыре… пять черных. Десять гульденов на красную! Шарик заметался, прострекотал и с тонким коротеньким звоном упал на металлический диск. – «Руж, месье!» Он продолжал. Случай подчинялся расчету, фридрихсдоры росли. Набрав солидную кучу, бросил два червонца на номера. Снова шла для него полоса удач. Он смелее стал разбрасывать деньги, избегая отвергнутые цифры. Хрупкая линия счастья держалась. «Последние три удара, месье!» Три заключительных спокойных хода (проиграться уже он не мог), и, выходя из казино, он неловко и суетливо раскладывал по карманам пачки кредиток и свертки золота.

Селеста Могадор шла, сияя, за ним, как давеча Кора Перль за родственником Ротшильдов.

Рождение образа

В душе его уже мало-помалу доставал еще темный, неясный, но как-то дивно-отрадный образ идеи, воплощенной в новую просветленную форму, и эта форма просилась из души его, терзая эту душу; он еще робко чувствовал оригинальность, истину и самобытность ее…

«Хозяйка»

Рано утром, почти на заре, он поднялся, не будучи в силах длить долее свою странную и сладкую бессонницу. Златокудрая Селеста, почти смиренно скрестив руки на своем девственнном теле, спала младенческим сном, как первозданная женщина. Он бесшумно положил сверток фридрихсдоров на столик и вышел, еле ступая по ковру своими тяжелыми ступнями каторжника.

Солнце всходило из-за гор, сразу заливая утренней яркостью горную долину. Было тихо. Над Неробергом плыли легкие сквозные облака. Невидимые птицы – не наши, не тульские, не семипалатинские, не парголовские, странно звенели и словно по-немецки перекликались в тяжелой листве, как в музыкальной табакерке. «Таких, верно, слушал еще Генрих Птицелов. Такие щелкали Арминию в Тевтобургских лесах…»

Городок еще спал. Он был один перед этими лесами, ущельями, вершинами. Какая-то тишина и ясность сошли на него. Так должен был ощущать себя первый человек перед неведомым еще мирозданием. В такой прозрачной свежести обитатель буколических пейзажей Клода Лоррена безмятежно и бездумно раскрывал свое сверкающее чело золоту восходящего солнца.

Это воспоминание подняло в нем ласковую волну еще неясного творческого предвестия. Неужели снова – взлет творческого замысла?

Он шел вверх по горной Капелленштрассе. Проносились мысли.

Чтоб создать великое произведение искусства, нужно вложить в него всю свою жизнь, со всем, что заставляло сжиматься и трепетать твое бедное сердце, со всеми острыми, томительными и сладостными впечатлениями, со всей болью обид, горечью разочарований, мимолетными отрадами бледных и слабых улыбок, небрежно и рассеянно роняемых нам жизнью, столь внимательной и неумолимой в нанесении своих ударов, уколов и ранений. Всю жизнь, или хотя бы самые незабываемые обрывки этой монотонно развертывающейся ткани, разодранной в отдельных местах неумолимыми остриями катастроф, несчастий и потрясений. Вот из чего рождаются неумирающие книги…

Но жизнь иногда вливалась всем своим потоком в текучее мгновение. Не это ли ощутил под Ватерлоо Наполеон?