Рулетка еврейского квартала

– У-у! Какой большой! Ты мой хороший! – и ущипнула малыша за щеку. Димка от страха заревел в голос. – Ну-ну, не реви. Мамочка вернулась, теперь из тебя человека сделает. А то, не дай бог, пойдешь в своего папашу.

И вышла из кухни вон. Лев Романович еще немного постоял, потом хватился, принялся успокаивать Димку единственным словом, какое сейчас мог произнести:

– Ничего! Ничего! Ничего, ничего, ничего!

Кое-как соорудил сынишке гоголь-моголь, получилось плохо. Но Димка только морщился и ел, тихо, как запуганный мышонок, детским инстинктом чуя, что шуметь в доме сейчас выйдет совсем нехорошо. Потом они сидели на кухне, и Лев Романович рассказывал сыну сказки, какие помнил наизусть, за книжкой в комнату ему идти было до чертиков страшно.

Когда он вернулся уложить Димку на ночь совсем, жена его спала на раздвижном их двуспальном диване, прямо в брюках и свитере, без постельного белья, только раскинулась во всю ширь доступного места. Но Льву Романовичу и в голову не пришло потеснить ее и лечь рядом. Он осторожно собрал диванные подушки, какие были доступны, вытащил из шкафа мохеровый индийский плед и наскоро устроил себе ложе на полу. Как смог он уснуть, Лев Романович не понял и сам, видимо, на забвение в сновидениях и была его последняя надежда избавиться от неожиданно пришедшего к нему в дом кошмара.

Москва. Улица Бориса Галушкина. 13 февраля. Семь часов утра.

Затурканный совсем со сна, Лева не сразу сообразил, отчего проснулся, да еще какая-то тупая, неприятная штука все время впивается в бок. Он пошарил под собой рукой и извлек на свет, тускло струившийся из коридора, деревянную фигурку складного паяца, видимо, из разбросанных Димкиных игрушек. И тут только осознал себя на полу и вспомнил вчерашнее. Значит, ему не приснилось? В квартире явно происходило нечто. Закутавшись от холода в плед, Лев Романович вышел в коридор.

Из ванной доносились звуки, короткие ругательства, почему-то на английском языке, в основном «фак» и «шит», с русскими вкраплениями «вот же холера». Видимо, его вчерашняя новая жена совершала утренний туалет. Лев Романович решил дождаться ее в коридоре. Так и стоял, укутанный пледом, будто воспроизводил сюжет из пленения одинокого фрица в Сталинградском котле. Соня, как вышла из ванной, в старом их банном халате, общем на двоих, так и воскликнула от неожиданности не совсем уместное «Иезус Мария!», а потом обругала Льва Романовича козлом.

– Не стой тут сиротой! Лучше скажи, где мой паспорт?

– Где всегда. В твоей сумочке, да вот же, на двери, – растерявшись совсем, покорно сообщил ей Лева.

Сумочка, черная строгая кошелка, немного потрепанная, действительно висела на ручке двери, ведущей в их единственную комнату. Соня тут же распотрошила ее, высыпав в кухне на столе содержимое. Паспорт взяла, остальное смахнула без жалости в мусорное ведро.

– Посиди со мной. Я выпью чаю и побегу. Дел много. А ты слушай и запоминай, – повелела ему эта нынешняя Соня, кивнув рядом с собой на табурет.

Лева безропотно сел. За последние полсуток он много чего выучился сносить безропотно. Только тут вдруг опомнился:

– Сонечка, куда же ты пойдешь? А как же Димка? А мне же на работу надо?

Соня ничего не сказала, только резко поднялась и выбежала в коридор, зачем-то принесла ту чужую куртку, в которой стояла вчера на пороге. И, о ужас! Как фокусник, вытащила из ее складок огромную, невиданную пачку денег. Столько иностранной валюты сразу Лев Романович в жизни своей еще не видел. Соня тем не менее по-хозяйски выдернула из пачки купюры, наскоро пересчитала и кинула на стол прямо перед мужем.

– Глаз алмаз! Ровно штука! Вот тебе твоя новая зарплата, вдвое против прежней. Но о повышении пока и не заикайся. Заслужить надо, – и тут же издевательски усмехнулась.

А внутри у Льва Романовича сорвалось нечто. То ли с тормозов, то ли кошмары его вышли за пределы восприятия, то ли просто в нем тоже проснулся некий неизвестный.

– Какая зарплата? Какие заслуги? Что тут за балаган происходит? Это что такое? – схватил он несчастную тысячу и затряс ею под носом у жены. – Я требую немедленно объяснить!

– Ты, шваль никчемная, а ну, заткнись! – резко прикрикнула на него та, что некогда была еще нормальной Соней. – Я те счас объясню! Я те так объясню, что жизни не рад будешь.

Для Льва Романовича, однако, настал совсем уж нервный пик. От непонятно чего происходящего вокруг, от преобразившейся в ведьму жены, от шальных денег, явно незаконно попавших в дом. Он никогда не был сторонником приведения в ум рукоприкладством, а о том, чтобы ударить женщину, в его воспитании вообще не имелось вариантов. Но все бывает в первый раз. И в последний тоже.

– Ах, ты! – выкинул боевой клич Лев Романович и попытался отвесить жене оплеуху.