Рулетка еврейского квартала

– Пошли, – просто ответила Инга. Проблема с едой, по крайней мере, была решена. А там, как говорится, будем посмотреть.

Одесса. Август 1984 года. Улица им. Шолома Алейхема, дом 6. Бывшая Мясоедовская.

Был вечер, и было жарко. В открытое нараспашку окно ветер заносил уличную пыль и прелую вонь мусорных бачков, но уж лучше так, чем обливаться обморочным потом в мертвой духоте. Инга сидела на краю заваленной барахлом тахты, лениво перебирала одежки. Марик разрешил ей, конечно, выбирать из кучи что душе угодно, но Инга знала их финансовые обстоятельства лучше него и потому не давала разгуляться желаниям. За июльскую партию французской косметики еще было не до конца уплачено. Инга сама же и настояла на том, чтобы потянуть с долгом, а вырученные деньги вложить в демисезонные, джинсовые куртки и яркие, в рекламных ярлыках, ветровки. Эти-то куртки и ветровки да еще югославские спортивные костюмы по лицензии «РUMA» и валялись теперь вокруг нее на тахте. А через час за ними должен был явиться и купец.

– Знаешь, манюня, Стендаль хочет пять процентов сверху. За просроченный долг. Я мог бы его умыть, но в деловых кругах важна репутация? – сомневаясь и вопрошая, обратился к ней Марик, оторвавшись от скрупулезного процесса подсчета предполагаемой прибыли на тетрадном листке бумаги.

– Хочет – дай. Только не пять, а три. Сойдетесь, в конце концов, на четырех. И деловые круги утрутся твоей репутацией. А Стендаль тот еще жук.

Стендалем звали вечно молодящегося, лысеющего лектора-правоведа из Одесского университета, подпольного спекулянта и ростовщика, по слухам не брезговавшего и масштабными аферами с валютой капиталистических стран. Ладно, куда ни шло еще бонны из «Альбатроса» или чеки из «Березки», но валюта в больших объемах! Это уже круто по-настоящему, и здесь нужны высокие покровители. Впрочем, никто Стендаля за руку по 88-й не ловил и никто из одесских гешефтмахеров даже не мог похвастаться, что менял у Стендаля советские рубли на заморские марки, доллары, франки или, на худой конец, драхмы. А говорить можно разное. Стендалем же кандидата юридических наук Шумейко Зиновия Юльевича прозвали в узком кругу одесских барыг за излюбленное им выражение, состоящее из двух частей – вопроса и утверждения, кое Зиновий Юльевич обращал всякий раз к очередному деловому знакомому:

– Вы, мил человек, Стендаля читали? Не читали, а еще пытаетесь торговаться с образованным персонажем!

Какое мог иметь отношение французский писатель, скажем, к партии французских же колгот, Зиновий Юльевич никогда не объяснял. Но этот его довод, лежащий вне всяких правил логики и здравого смысла, убийственно воздействовал на торговых оппонентов, которые, само собой, отродясь Стендаля не читали. А Ингу каждый раз при встрече с Зиновием Юльевичем занимала мысль, что бы предпринял Шумейко, если бы однажды на свой каверзный вопрос получил бы утвердительный ответ. Наверное, в следующей беседе Зиновий Юльевич уже бы интересовался, не читал ли «мил человек» Пруста или Адама Олеария, или еще какого неудобоваримого для среднеобразованного гражданина иностранного автора. Сама Инга, конечно же, читала и Стендаля, и Пруста, в оригинале и в переводе, и даже «Путешествие…» Адама Олеария было ей знакомо. Но Инга никогда не забывала и того обстоятельства, что отныне она лишь школьница, забившая на десятилетку, а никак не выпускница-краснодипломница столичного вуза. И старалась вести себя соответственно.

– Два да на семь пятьдесят, да на четыре… Черт, опять сбился! – подосадовал вслух Марик, зачеркивая столбики цифр на бумажном листе.

– Не мучайся, Мусик, наша чистая прибыль – три тысячи шестьсот рублей с копейками. Я давно подсчитала, – успокоила его Инга. – Так что и проценты Стендалю нас не разорят. Зато, если срочно понадобится «капуста», Зиновий пустит нас в огород. В смысле, одолжит наличные хорошему клиенту.

Марик только хмыкнул, не без зависти, но с удовольствием. К коммерческим способностям своей малолетней подруги он относился с неподдельным уважением.