Румянцев-Задунайский

Граф Брюс вернулся в армию в начале марта, когда в местах ее расположения уже звенела весна с ее ручьями, гнездящимися птицами и непролазными дорогами. В шкатулке своей он вез рескрипт императрицы на имя главнокомандующего.

Несмотря на поздний час, он нашел Румянцева в главной квартире за писанием каких-то бумаг — исхудавшего, усталого.

— «Обряд службы», — сказал про бумаги Румянцев после того, как выпустили друг друга из объятий. — Наконец-то закончил. Но ты, смотрю, тоже с бумагами.

— Рескрипт ее величества. Вручен князем Голицыным в день моего отъезда из Петербурга.

— Князь… Быстро же он освоился, — промолвил Румянцев, ломая печать пакета. — Не я ли говорил, что стезя его не полками командовать, а придворным генералом быть.

Он передал вскрытый пакет Брюсу:

— Читай сам. У меня от букв уже в глазах рябит.

Брюс, приняв бумаги, стал читать:

«Ваши письма от 3 и 14 числа сего месяца[29] я получила и сим ответствую, что первое в предприятие на Браил я признаю пользу главному вам предписанному предмету будущей кампании закрыть бендерскую осаду и не допустить неприятеля укрепиться в Молдавии или Валахии. Жаль, что не удалось схватить замок, через чего сделалась сия экспедиция не совсем удачна, но теперь Журжа взята, то не сомневаюсь, что сие вам подаст средств обратить в пользу на истребление неприятельской толпы… Более всего меня беспокоят трудности в заведении магазейна в покоренных землях. Бога ради употребите всевозможные способы, чтоб вам ни в чем недостатка не было, кажется, в Валахии несколько хлеба еще быть может, молдавцы же, когда из закрытых мест возвратились и в домах живут спокойно, а наши войска дисциплину содержат, то по крайней мере у них лошадей и волов можно взять для возки провианта…

Екатерина».

Кончив чтение, Брюс передал рескрипт Румянцеву. Тот долго молчал, вдумываясь в содержание услышанного.

— Они… там вообразили себе, — наконец тихо заговорил он, — что знают о неприятеле больше, чем мы, перед лицом его стоящие. Говорил им, что противник превосходит нас в несколько раз?

— Я имел честь доложить о сем самой государыне.

— И что же государыня?

— Ее величество приказали напомнить вашему сиятельству, что древние римляне не считали своих врагов — они их находили и побеждали.

Румянцев с горькой улыбкой покачал головой;

— Все ясно. Существенных подкреплений от Петербурга ждать не следует. Остается рассчитывать на то, что имеем.

Брюсу хотелось сказать, что, по его мнению, ссылка государыни на римлян только отговорка, что причина, препятствующая усилению армии, содержится в отсутствии средств. Однако этого он почему-то не сказал, а сказал другое:

— Ваш план в целом одобрен.

— Я это знаю.

Брюс покашлял в нерешительности.

— План ваш, несомненно, хорош. Но мне одно непонятно, Петр Александрович, почему уступаете славу завоевателя Бендер графу Панину? По плану в будущую кампанию мы должны вроде бы поменяться местами — вторая армия станет главной, наступательной, а наша, хотя и более сильная, должна помогать ей, прикрывать ее от главных сил противника.

Румянцев не спеша достал из стола карту и разложил ее на столе.

— Я ожидал этого вопроса. В моем плане есть расчет, который не все могут заметить. В представлении членов Петербургского военного совета победа над противником достигается через отнятие у него крепостей. А в сем ли ключ? Когда начинается война, вопрос, кто кого осилит, решается не под стенами крепостей, а в генеральных баталиях противоборствующих армий. Отдавая Бендеры на забаву второй армии — графу Панину хватит и этого орешка, — я развязываю себе руки для наступательных действий, имея целью разгромить основные силы неприятеля. Когда мы это сделаем, турецкие крепости потеряют прежнее свое значение.

— Выходит, героями основных событий будем все-таки мы?

— Героями — не героями, а баталии предстоят серьезные.

Брюс заметил, что в Петербурге весьма скептически относятся к его «Обряду службы».

— А я и не ожидал восторгов. — Румянцев убрал со стола карту, которой так и не воспользовался, и, как бы оправдываясь, сказал, что он не искал славу борзописца, а старался только воспроизвести то, что упущено уставами.