Рунная магия

Мэдди обернулась и увидела, что он стоит над ней, воздев посох. Чары наматывались на него, точно шерсть на веретено, выплевывая снопы статического электричества в мертвый воздух. Впечатляюще. Мэдди чувствовала, что должна бы поразиться. Но земля намокла от крови Одноглазого, и девочка видела лишь ее цвет, алый, точно маки жнивня на песке пустыни…

— Я тебя не боюсь, — произнесла она, как когда-то давным-давно сказала одноглазому бродяге на холме Красной Лошади.

Безымянный улыбнулся.

— Вот и прекрасно, — ответил он. — Ведь мы с тобой будем очень близки.

Мэдди не слышала беседу между Одином и Безымянным, когда те сражались на равнине. Но дурочкой она не была, и ей уже приходило на ум, что если тело Локи пригодилось, чтобы оживить Бальдра, то ее тоже может ожидать подобная судьба. Конечно, нетронутое тело лучше. Тело Одноглазого повреждено, возможно непоправимо, но ее-то здорово, и, что более важно, ее несломанные чары наделят своего носителя силой богов…

Она сощурилась на Безымянного.

— Особенная? — повторила она.

— Очень особенная, Мэдди, — подтвердил тот. — Ты вознесешь нас к звездам. Сверху мы вместе перепишем Творение. Возродим Небесную цитадель. Восстановим все, что асы разрушили своей жадностью и беспечностью. Вместо Девяти враждующих миров останется лишь Один мир. Наш мир. Мир, в котором все разумно. Мир, в котором Добро и Зло занимают положенные места и Единственный Бог правит всем, во веки веков…

Мэдди презрительно глянула на него.

— Одноглазый обычно называл такие речи чушью собачьей.

Безымянный яростно вспыхнул.

— По-твоему, у тебя есть выбор? — рявкнул он. — Ты слышала пророчество.

Мэдди улыбнулась.

— Я вижу армию, готовую к битве. Я вижу Генерала, стоящего одиноко. Я вижу предателя у ворот. Я вижу жертву. — Она подняла на Шепчущего темно-серые глаза. — Как-то раз я спросила тебя, не я ли та жертва.

— Нет… — прошептал Один.

Никто не услышал.

Мэдди оглянулась на Хель, которая на этот раз стояла молча, отвернув мертвый профиль от Бальдра, одетого в плоть Локи, повернув его к десяти тысячам солдат — чуть меньше, — стоящим перед ними в жуткой тишине.

— Не считай это жертвой, — очень вкрадчиво произнес Безымянный. — Считай это новым началом. Ты не умрешь, ты лишь станешь мной, как все на свете станет лишь мной. Я оставлю свою метку на каждой травинке, каждой капле воды, каждом человеческом сердце. Все будет почитать меня, любить меня, бояться меня, быть судимым…

Он замолчал для пущего эффекта и откинул капюшон. Его обличье почти сформировалось, каменная голова, в которой он обитал столько лет, валялась, забытая, рядом. Теперь Мэдди видела свои собственные цвета, слабо скользящие за цветами Шепчущего, и чувствовала нечто вроде статического электричества в волосах и зубах, пока Слово собиралось вокруг нее.

Десять тысяч мертвых готовы были произнести его. Десять тысяч трупов затаили дыхание. И в предвкушении Слова никто не увидел маленькой опасливой фигурки Сахарка-и-кулька, который оставил укрытие группы и тихо направился по мертвому песку, неприметный и незамеченный, к противникам.

Сахарок отнюдь не был героем. Если бы его кто-то спросил, он бы в жизни не полез в это дело. Генерал мертв или все равно что мертв. Капитан мертв или хуже чем мертв. Мэдди вот-вот будет поглощена Безымянным и станет, по крайней мере, так же мертва, как первые двое.

Сахарок на самом деле не понимал, почему попросту не сбежал. Никакая руна, никакой заговор не понуждали его. Никакой выгоды ему не светило. И даже рунный камень его больше не связывал, хотя он все еще чувствовал силу его пульсации, словно какая-то часть Капитана еще сидела в нем, тихим голосом уговаривая гоблина.

Сахарок даже не вполне понимал, что собирается делать — или зачем, — и все же шел, низко пригнувшись к земле, к мерзкой старой голове (Шепчущему), с которой все началось и которая лежала теперь, забытая, в то время как тварь, выросшая из нее, придвинулась ближе к Мэдди и заговорила.

— Милая девочка, — сказал Безымянный, — слушай меня.

И столь сильны были чары, что она почти повиновалась, почти покорилась медоточивому голосу.

— Ты так устала, Мэдди, — продолжал Безымянный. — Ты заслужила отдых. Не борись со мной теперь, когда мы так близко…

И мертвые заговорили, и голоса их были безжизненны, как песчаная поземка.

Зову тебя Моди, дитя Тора,
Дитя Ярнсаксы, дитя гнева.
Зову тебя Эск,
Зову тебя Ясень…

У Мэдди было меньше имен, чем у Одноглазого, и она знала, что ее гимн получится коротким. Она почувствовала его воздействие: голова налилась тяжестью, ноги наполовину вросли в землю…

Усилием воли девочка встряхнулась.

— Бороться с тобой? — спросила она. — Что ж, можно попробовать.

Мэдди достала из кармана не руну, не чары, не мысль-меч, а простой складной нож, какие таскают в карманах сыновья кузнецов и фермеров в Мэлбри и других деревнях.