Running Man. Как бег помог мне победить внутренних демонов

Я также освоил своеобразный этикет посещения туалетов в Бекли. Всего на более чем две сотни заключенных было восемь туалетов. Если ты заходил в кабинку, то нужно было обязательно «смывать из вежливости», то есть спускать воду немедленно после каждого опорожнения, чтобы уменьшить запах. После этого можно было задерживаться в кабинке – тщательно подтираться, читать, делать что угодно. Но если ты забывал смыть, тебе напоминали об этом криками. Посещение душевой также подразумевало определенный протокол действий. Всего душевых кабинок было десять, и к ним выстраивалась очередь. Если ты мылся больше пяти минут, тебе напоминали. Впрочем, вода была чуть теплой, так что желания задерживаться особенно не возникало.

Еще я научился правильно ходить по коридорам. Ни при каких обстоятельствах нельзя было заглядывать в другие камеры. Каким бы естественным ни казался непринужденный взгляд, тюрьма – не то место, чтобы с любопытством глядеть по сторонам. Через какое-то время я, передвигаясь по жилому комплексу, как опытный обитатель, смотрел прямо на пол перед собой.

Но к чему я не привык, так это к шуму. Постоянная болтовня, крики, кашель, смех, сморкание, чихание, споры, пение и рыгание, доносившиеся со всех сторон и в любое время суток, – все это сливалось в непрерывный гул, на фоне которого иногда что-то хрипло вещал громкоговоритель или раздавались высокие пронзительные вопли. Слушать это постоянно было пыткой. Некоторые друзья присылали мне книги по медитации, каждое упражнение в которых начиналось с фразы: «Прежде всего найдите тихое место, где вас никто не будет отвлекать». Я смеялся. Такого места здесь не было.

Утром в субботу 14 мая я «отпраздновал» три месяца своего тюремного заключения забегом на 23 километра. Мне нужно было сжечь всю отрицательную энергию, которая заставляла меня нервничать, ведь в выходные мне предстояло принять много посетителей. Днем меня впервые должна была посетить мать, а в воскресенье приезжали Пэм с Кевином. Конечно, мне очень хотелось повидаться с любимыми людьми, и мне необходимы были такие посещения, но они всегда оборачивались для меня стрессом. Я старался не думать о мире снаружи. Только так можно было выдержать очередной день в заключении. Посетители нарушали устоявшийся распорядок, и более того, потом они шли к выходу, а я возвращался в свою камеру. Мне как бы еще раз давали понять, что я не свободен. Они уходят, а я остаюсь.

Мать уже не могла водить машину и попросила подругу подвезти ее в Бекли. Когда объявили мое имя, я едва не помчался в зал для посетителей. После быстрого осмотра дежурного КО меня пропустили в зал, и я увидел мать с ее подругой Кимберли: они сидели на стульях. Мама просияла, когда я подошел к ней с распростертыми руками. Обняв ее, я почувствовал, насколько она хрупка. Она крепко сжимала меня. По телефонным разговорам было трудно оценить ее состояние. Она часто заговаривалась или забывала о сказанном. Но сейчас я понял, что, несмотря на болезнь Альцгеймера, моя мать по-прежнему тот самый человек, которого я всегда бесконечно любил.

Нам позволялось обнимать посетителей только дважды – один раз при встрече и второй раз при расставании. В остальное время физические контакты запрещались. А мне так хотелось протянуть руку и сжать ладонь матери! Мы поговорили о ее домашних животных, и она спросила, как меня кормят, хорошо ли я сплю и как мое колено. Я сказал, что все нормально.

– Я много думаю об Аттике, – сказала она. – Ты помнишь, как мы там жили?

– Я помню, как ты приносила булочки с корицей из пекарни внизу.

Мама с Кимберли просидели до конца посещения – до трех часов дня. Когда они ушли, я вернулся в камеру и уткнулся лицом в подушку. Плакать в тюрьме не рекомендуется, но я не мог сдержать слезы. На несколько минут я дал им волю, а потом провалился в беспокойный сон, прерванный громким объявлением о пересчете в четыре часа дня.

Утром в воскресенье я совершил еще одну длительную пробежку, а затем нетерпеливо ждал, когда приедут Пэм с Кевином. В зале для посещений было шумно от разговоров с родственниками, знакомыми, друзьями и подругами, многие из которых скорее всего приходили в Бекли уже на протяжении нескольких лет. Кевин выглядел немного выше, чем шесть недель назад, во время своего последнего посещения, и волосы его тоже отросли. Официально он еще числился в предпоследнем классе старшей школы, но уже получил диплом для одаренных учеников, дающий право на предварительное поступление в Гилфорд-колледж, и посещал там подготовительные курсы. Я обратил внимание на это учебное заведение, когда меня пригласили выступить в нем и рассказать об экспедиции «Бегом по Сахаре».

К сожалению, у Бретта дела обстояли не так благополучно. Его отчислили на год из Университета Северной Каролины, что казалось мне довольно суровым наказанием для первого раза. Пэм сказала, что он «злоупотребляет».

– В каком смысле?

– Мне кажется, он употребляет героин, – ответила она. – Колется.

– Не может быть! Только не Бретт. Он же боится уколов.