Руны Одина

– Ревнуешь? – Подмигнул ей Диего. – Поди, ты ему и запретила? Он тебя боится.

– Не боится. И я ему не запрещала. Но тебе не понять. – Санька собралась на конюшню, к своему коню, но Диего, качнувшись, загородил ей дорогу. От него сильно, но не то, чтобы неприятно, пахло мужчиной; запах даже чем-то цеплял.

– Чего мне не понять? – Ухмыльнулся он, вновь заиграв ямочками. – У тебя же с ним было.

– Ты когда-нибудь, о чём нибудь ещё думаешь? – Обречённо спросила Санька.

– Да. Иногда я хочу жрать. – Весело признался он. – А иногда – и поссать. Ну, и ещё имеются кое-какие…

– Знаешь, жаль, что вы ещё не придумали психиатров. – Санька решительно оттолкнула его. – Тебе бы не мешало обследоваться… – И под его смех пошла к конюшне. Настроение упало. Диего со своими вечными намёками и сальностями был как зараза, отравляющая мысли и чувства. Она не забыла про лисицу, и не забыла слова Ужара о людях, которые своими грязными словами пятнают всё вокруг себя. Диего был один из таких людей. После того раза у неё появился иммунитет к подобным вещам, но всё равно было неприятно – словно в коровью лепёшку вступила босой ногой. И ещё она боялась, что он такими же намёками отравит отношение её спутников к ней. Она боялась общения Диего с её друзьями, особенно приватного, и пыталась по мере сил ему мешать, так что… какой-то клин он между ними уже вбил. Если, конечно, Хара был прав, и это было его сознательной целью.

– Ты моя хорошая скотинка… – Приветствовала она потянувшегося к ней с коротким радостным ржанием коня. Этот ритуал у них был обязателен, каждое утро она приходила к нему и целовала в нос, позволяя потом проводить губами по лицу, и угощала солёным хлебом. На зависть своим спутникам, она никогда не стреноживала и не привязывала своего коня на привалах, он и без того ходил за нею, как пёс, и как пёс же, охранял и был опасен для потенциальных обидчиков. Были и неудобства – чистить его Саньке приходилось самостоятельно, другим он не давался, разве что Россомахе. Ну, и зависть, конечно… Его уже дважды пытались у Саньки украсть, наивно полагая, что он так же привяжется и к новому хозяину.

– Чёрные животные, – говорил Саньке хозяин постоялого двора, любитель поболтать, невысокий и улыбчивый шорец, чьё смуглое лицо было покрыто тонюсенькими морщинами и собиралось в гармошку, когда он улыбался, – они, они особенные. Всё равно, пёс ли, конь, – конь, или козёл, они духи, духи, понимаешь? Есть деревья – деревья, в лесу, они просто деревья, а есть – Деревья, в них дух. Дух! Ты вот идёшь по лесу, – идёшь: деревья, деревья, – он отчаянно жестикулировал и даже имитировал верхней частью туловища беспечную походку лесного гуляки, – и вдруг: Дерево! Ты его видишь, понимаешь – видишь. Вот всё деревья, деревья, ну, и деревья. И вдруг какое-то одно дерево ты – видишь! Это дерево-дух. Остальные деревья – дрова, дрова, так, а это: это боги отметили и поставили. Охотники Уй такие метят: метят, ленты привязывают на ветки, знаки. Так же животные. Вот взять табун: табун. Кони всякие, кони, кони, а глаз выхватит одного, двух – и всё. И всё. – Говорил он быстро, торопливо, очень страстно, в глазах его горел огонёк искренней веры в свои слова и искреннего же желания обратить в неё весь мир. – Твой конь – конь, – он не конина, он дух!

– Да и про людей такое сказать можно. – Задумчиво заметила Санька. – В толпе тоже взгляд только два-три лица выхватывает, и не обязательно красивых.

– Да! – С жаром подхватил хозяин. – Да!!!

Россомаха присел рядом на лавку, налил себе рябинового вина, спросил:

– Всё брешешь, Барсук? Ох, и хорошая у тебя рябиновка.… Уезжать не охота.

– А вы поживите – поживите. – Оживился хозяин. – Светлая кыдым так смеётся, – смеётся, что на душе радостно. Все мои домочадцы улыбаться чаще стали, и мне – мне весело. Я с вас и денег не возьму.

– Рады бы, да надо ехать. – Россомаха встал. – Нужда гонит. Завтра на рассвете выезжаем. Вечерком растопи мыльню пожарче, а сейчас бы кузнеца хорошего пригласить, пусть копыта коням посмотрит.

– Сейчас мальчишку пошлю своего. А вы чего хотите? Я бы вам рассказал – рассказал, я округу хорошо знаю, я аж за Камни ходил, по молодости – то, когда ноги носили.