Руны смерти, руны любви

Рикке помотала головой, давая понять, что кричать она не будет. Когда Хенрик снял кляп, она подавила желание обложить его самыми грязными словами, которые только знала, и задала вопрос, на который никто не мог найти ответа:

– Как ты находил женщин для своих нужд? Все эти четырнадцать женщин, как ты заманивал их к себе?

– Тридцать пять, – с горделивой улыбкой поправил Хенрик, присаживаясь на диван рядом с Рикке. – Тридцать пять. Не все экспонаты моей коллекции выставлялись на всеобщее обозрение. Истинным коллекционерам не свойственно хвастаться своими сокровищами.

– А ты хвастался, – вырвалось у Рикке.

Упрек – не упрек, укол – не укол, но хотелось хоть как-то досадить Хенрику.

– Я играл в увлекательную игру, – поправил Хенрик. – Забавлялся, можно сказать.

– Но как тебе удавалось…

– Все очень просто, проще и быть не может. Я находил подходящий объект, некоторое время наблюдал, а потом изображал случайную встречу, выражал свое восхищение, представлялся художником и просил разрешения написать портрет. Некоторые соглашались позировать сразу, а тех, кто отказывался, я уговаривал уделить мне немного времени, чтобы я мог сделать фотографии…

– Какие фотографии?

– Фотографии, по которым можно будет впоследствии написать портрет.

– И что – они так вот сразу соглашались ехать неведомо куда с незнакомым человеком? – не поверила Рикке.

– Так вот сразу ехать, как ты выражаешься, согласились всего трое, – усмехнулся Хенрик. – Я же не просто так просил, а предлагал весьма неплохие деньги. Одна полька, как услышала, сколько я плачу за сеанс, потеряла дар речи. Сказала, что готова ехать со мной прямо сейчас, только ей надо убрать машину со служебной стоянки. Я поехал за ней, так она оглядывалась буквально каждую секунду – боялась, что я отстану. Но фотографии или позирование были всего лишь предлогом для того, чтобы заманить глупую дурочку ко мне в машину. Вне зависимости от согласия или отказа, альбом с репродукциями моих работ хотели посмотреть все, женщины очень любопытны по своей природе. А альбом я сделал таким большим и тяжелым, чтобы рассматривать его стоя было неудобно. Они садились в мою машину без опаски, потому что я держался естественно и внушал доверие…

«Да, этого у тебя не отнять, – подумала Рикке, глядя на лоб Хенрика, покрытый мелкими капельками пота. – Доверие внушать ты умеешь».

Самой ей было совсем не жарко, даже наоборот, несмотря на то, что в комнате было хорошо натоплено при наглухо закрытых окнах.

– Главное – это восхищение, – пояснил Хенрик. – Я так искренне восхищался красотой моих избранниц, и вел себя так деликатно, даже робко, что ни одна из рыбок не сорвалась с крючка. А в машине все было просто – инъекция снотворного, плед сверху и тихая романтическая поездка по Копенгагену. Как говорят братья-норвежцы: «Ros ikke fisken før den er på kjele»[151]. Чудесный способ, причем совершенно безопасный, ибо не оставляет никаких следов в биографии жертвы. И, если бы даже, кто-то из них отказался посмотреть мои работы, то никогда бы не связал робкого чудаковатого любителя живописи с монстром по прозвищу Татуировщик. Знала бы ты, милая, с каким удовольствием я читал все, что обо мне писали. А уж как приятно мне было помогать тебе искать меня… Ты определенно родилась с серебряной ложкой во рту, Рикке. Ты получила ответ на все свои вопросы. Надеюсь, твое любопытство удовлетворено?

– А где ты делал это? У себя дома?

– Да, милая, на той самой постели, на которой мы так сладко любили друг друга, только застилал ее полиэтиленовой пленкой. Ты никогда не обращала внимания на кольца? Ну да, ты же никогда не заглядывала под кровать…

Хенрик встал. Рикке вспомнила, что она психолог и поторопилась сказать:

– Я понимаю тебя, Хенрик! Понимаю! Моя мать была таким же деспотом, как и твой отец! Мы с тобой – собратья по несчастью…

– Если бы ты понимала меня… – начал Хенрик, снова вставляя шар в рот Рикке.

Договаривать он не стал, вздохнул печально, погладил Рикке по щеке и вернулся к столу.

Вот теперь уже никакой надежды не осталось. Ни на то, что Хенрик шутит, ни на то, что его удастся переубедить. Добро пожаловать в Хельхейм,[152] Рикке! Будучи не в силах выносить весь этот ужас, Рикке впала в состояние, похожее на беспамятство. Все чувства притупились, окружающий мир заволокло вязким туманом, через который звуки доходили с трудом, четкие очертания предметов расплылись, тело больше не болело, озноб исчез, но и жарко не было желаний никаких не осталось, время, казалось, замерло. Рикке дышала, сердце ее билось, кровь бежала по сосудам, глаза видели какие-то пятна, до ушей доносились какие-то звуки, но это уже было не похоже на жизнь и еще не похоже на смерть…

Очнулась Рикке от острой, пронзительной боли в животе. Сразу же вспомнила, где она находится, поняла, что Хенрик начал делать татуировку, а еще поняла, что он оседлал ее бедра, придавил к дивану весом своего тела и дергаться и извиваться теперь не получается, разве что только головой можно двигать.