Руны судьбы

И пятка вновь сама собою отбивает такт.

Рутгер закрыл рот. Постоял, молча глядя в угасающий костёр, потом повернулся и пошёл домой. Ему нужно было подумать. Одно он, впрочем, знал наверняка: эту загадку ему сегодня было нипочём не разгадать.

Нипочём.

* * *

— Так ты поэтому играл, там, на поляне? Травник покивал, не оборачиваясь, повертел в руках большой нерасколотый чурбак, и подбросил его в угасающий камин. Пламя недоверчиво помедлило, лизнуло крохотными язычками неожиданный подарок, потом вдруг разом вспыхнуло и с жадостным треском набросилось на смолистое дерево. Красные язычки осветили всё вокруг.

Травник и девушка сидели в старом доме рудокопов. Недавний танец на ночной поляне сделался как сон, как выдумка, как давнее видение, и если бы не шаловливый зуд в ногах, то Ялка бы подумала, что это ей примнилось. «Наверное, вот так это и бывает, когда чужие попадают на бесовский шабаш, пляшут там всю ночь, а после просыпаются, усталые, как загнанные кони, и не могут ничего понять и вспомнить, что же с ними приключилось», — вдруг подумала она. Подумала — и поразилась: ещё два месяца тому назад подобные мысли вызвали бы в ней испуг и чувство отторжения. Наверное, она бы даже пошла к священнику спросить совета и покаяться. Но теперешняя Ялка, заглянувшая в глаза высокому, уже совсем иначе думала о том, что происходит в этом мире.

— Не только, — вдруг сказал Жуга, так неожиданно, что Ялка вздрогнула. К этой его манере говорить она никак не могла привыкнуть.

Он повернулся к ней и смерил её взглядом.

— Что? — глупо переспросила она.

— Я говорю: я не только поэтому там играл, — терпеливо пояснил ей травник. — Это просто начать делать, и сложно остановиться — играть в ночь равноденствия. В ночь равноденствия запляшет кто угодно, если заиграть, как следует. Понимаешь, там, в городе, мною владела злость. А злость нельзя оставлять в своём сердце, это может плохо кончиться. Против этого есть лишь одно средство… Во всяком разе, я знаю только его. Вот ты, — неожиданно спросил он, — что чувствовала ты, когда, как майя, танцевала на поляне?

— Радость, — честно глядя травнику в глаза, ответствовала Ялка. И неожиданно добавила: — И грусть.

— Какими ты их видела? Какие они были?

— Какие? — переспросила та. — Ну, не знаю… Красивые. Лёгкие. Наверно, добрые.

Травник улыбнулся.

— Значит, у меня получилось, — сказал он. — Не знаю, почему, но — в этот раз получилось. Может быть, из-за тебя? До этого они меня к себе ни разу близко не подпускали.

— Ты замечательно играл! — запротестовала Ялка. — Но причём тут я?

Ответ, который дал ей Лис, был странен:

— Ты угадала имя танца.

Ялка ничего не поняла.

Некоторое время они просто сидели: она — на кровати, Жуга — на полу у камина. Ялка вдруг подумала, что безрукавка на ней пахнет травником. Несмотря на господствующие в доме запахи дыма и лаванды, она сейчас ощущала его очень даже отчётливо. И не сказать, что ей это не понравилось. Просто ей показалось, что за то время, пока она её носила, запах уже выветрился. А оказалось, нет.

Снизу дуло, но казалось, травник этого не чувствует. Мальчишка, приведённый травником, лежал на ближней к очагу кровати, на специально вытащенном по такому случаю запасном тюфяке. Из-под груды одеял высовывалась только его голова. По-видимому, что-то в нём не выдержало тяготы пути, и паренёк после всего пережитого свалился в горячке. Правда, травник утверждал, что ничего опасного в том нет, и что через неделю тот будет, как новенький, но сейчас Фриц крепко спал, весь раскрасневшийся, вспотевший и напоенный отваром сонных трав.

Золтан, как сказал Жуга, принял решение заночевать в каком-нибудь другом месте.

Наконец Ялка заёрзала и чтоб хоть как-то разогнать сгустившуюся тишину, спросила:

— А бурдон? Почему он всё равно играл? В чём секрет?

— Волынка-то? — хмыкнул травник. — Считай, что просто некоторая часть меня осталась там, и продолжала играть.

— Часть тебя? — переспросила Ялка.

— Ну, да. Я называю подобную частицу «тельп».

— А куда она делась потом, эта частица?

Жуга пожал плечами.

— Откуда же мне знать? Рассеялась, должно быть. Это же был не я. Вернее, это был как бы такой маленький «я», который не умел ничего другого, только играть на волынке, да и то недолго. Потому что жить он тоже не умел, а у меня не было времени его этому учить. Да я и не хотел, чтобы он умел хоть что-нибудь другое. Понимаешь?

— Как сложно… — Ялка покачала головой. — Это, должно быть, великое чудо!

— Нет, что ты, на самом деле это просто. Надо только очень захотеть и не выпускать это из головы. Когда-нибудь ты и сама так сможешь. Самое сложное — это проследить, чтобы потом эта самая «ты» рассеялась, исчезла. А они цеплючие, эти тельпы… Но развеивать их надо. Иначе покоя не будет ни «ей», ни тебе, а «она» обозлится. Это часто случается. А представь, каково это — целую вечность играть на волынке! Сначала она будет странствовать, потом поселится где-нибудь и начнёт пугать людей. Я раньше, когда помоложе был, сталкивался… с такими.

— А зачем ты вообще заставил их плясать?