Руны судьбы (Осенний Лис - 5)

Хоть самое страшное было позади, Ланс до сих пор с содроганием вспоминал вопросы инквизитора, с виду равнодушные, на деле же - весьма дотошные и въедливые. Священник, проводивший допрос, был сер, чахоточен и постоянно кашлял. "У этого дьявола был хвост?" - спрашивал он. "У какого дьявола?" - простодушно переспрашивал в ответ Георг. "Запишите, - тотчас же распоряжался тот: - Подозреваемый утверждает, что встречался с посланцами ада неоднократно". "Что вы! Что вы! - в ужасе кричал Ланс, холодея спиной. - Да никогда такого не было, клянусь Святым Крестом! Какой ад, какие посланцы?! Просто, видите ли, святой отец, я не уверен, что тот человек и вправду был дьяволом..."

Судья поднимал на него свои стылые рыбьи глаза, и равнодушный голос звучал опять:

"На чём основана такая неуверенность?"

Георг терялся.

"Ну, э-ээ... Мне же просто не с чем было сравнивать Вы же понимаете если я никогда до этого не видел дьявола живьём, как мне узнать, что это он?"

"Вы встречались раньше с травником по кличке "Лис", "Жуга", "Фухсбельге", "Фламме", "Фламбо", "Фламменхаар", "Фойерверман", "Фойербарб", "Фойерцуг"... [Здесь по порядку, сразу после имени буквально "Лисья шкура" (или "Лисий мех"), "Пламя", "Факел", "Пламенный волос", "Пожарный", "Огненная борода", "Огниво" (нем., фр. и голл.)] (далее следовал перечень ещё из двадцати или больше имён; их монотонное перечисление могло бы повергнуть Ланса в сон, не будь он так возбуждён и испуган). Вы встречались с ним?"

"Да, святой отец, встречался. Не один раз".

"Сколько же?"

"Ну, я не помню! Раз пять или шесть... Я не помню".

"Запишите, - бубнил тот: - Подозреваемый противоречит сам себе: сначала утверждает, что раньше никогда не видел посланцев ада, потом говорит, что встречался с ними неоднократно".

"Святой отец! - кричал в испуге Ланс. - Ваша милость, не погубите! Я же не знал. Он выглядел совсем как человек, совсем как человек!"

"Лечил ли оный, вышепоименованный травник вас какими-либо противуестественными средствами?"

"Не помню... А противуестественными, это какими?"

"Читал над вами колдовские заклинания, совершал обряд вызывания духов, втыкал вам в тело иглы, давал принимать внутрь и наружу ведовские настойки, декокты, отвары и прочие снадобья..."

"Боже упаси! Исусе милосердный, ничего такого не было! Лекарства я, конечно, пил, как он советовал. Но он при мне их составлял. Из трав и минералов. И они мне помогли".

"Требовал ли он от вас усердной, праведной молитвы за выздоровление, как подобает истинному христианскому хирургу, лекарю или аптекарю?"

"Нет, ваша честь. Никогда".

"Запишите: "Не требовал". И это вас не насторожило?"

"Нет, потому что я не спрашивал! Но я молился. Я думал, что это само собой разумеется. Посудите сами, святой отец, если бы это были бесовские снадобья, они бы не подействовали после молитвы? Ведь верно, да? А они же подействовали..."

"Запишите: в молитвах Всевышнему проявлял недостаточное усердие и слабую веру... Так был ли у него хвост?"

"У кого?.."

"Запишите..."

"Не надо! Погодите, я понял, понял. Хвост? Э-ээ... Да. То есть, нет. То есть..." . "Так "да" или "нет"?"

"Э-ээ... Я не разглядел. На нём был такой, знаете ли, длинный плащ..."

"Запишите..."

Не было никаких сырых подвалов, палачей, факелов, цепей и плесени на стенах. Все допросы происходили в помещении городского магистрата, жарко натопленном, с огромными окнами на полстены, подсвеченными солнцем пробуждавшейся весны. Но Лансаму запомнился лишь холод, нескончаемый и липкий холод за спиной, как от открывшейся в сквозняк двери. И иногда его просто безудержно тянуло оглянуться, словно кто-то незримый и неслышимый, стоял и слушал позади него.

Но всякий раз, когда он рисковал оглядываться, там не было никого.

Как бы то ни было, всё прошло, и кабак Липкого Ланса оказался единственным, кто смог после такого погрома встать на ноги. Это резко добавило ему популярности. Местная община доминиканцев неожиданно охотно одолжила Ланса некоторой суммой, освятила помещение и дала благословение торговать неизгладимыми картинками с изображением того, как святой монах-доминиканец изгоняет вторгшуюся в корчму нечистую силу. Черепки от разбитой посуды пошли на талисманы и сувениры. Народ приходил, чтобы хоть издали, одним глазком посмотреть на разгромленное бесами заведение. Вся эта суета в некоторой степени способствовала оживлению старого квартала. Ров наконец засыпали. В переулке Луны появились магазинчики и лавки. Сам кабак сделался чрезвычайно популярным. Серебряная пуля теперь лежала под стеклянным колпаком на чёрном бархате, снабжённая соответствующей надписью. И когда спустя два месяца сюда заехал выпить пива какой-то смутно знакомый, пропылённый, хмурый, горбоносый всадник с длинными седеющими волосами, собранными на затылке в конский хвост, никто уже не помнил про злосчастную "Луну": кабак именовался - "Пуля". Название, надо сказать, мгновенно прижилось и закрепилось, благо, даже вывеску менять не пришлось - помятый жестяной поднос над входом вполне сошёл за пулю.