Руны Вещего Олега

– Нет, брат, что толку менять в старой разбитой колеснице одно колесо, когда она вся уже никуда не годится. Даже самого умного и честного императора одолеют чиновники, законы, да и сам народ, который жаждет только наживы и удовольствий. «Хлеба и зрелищ!» – это было уже когда-то в Риме и чем закончилось? Народ, который живёт не ради государства, а для своей личной выгоды, – смертник! Ради наживы наши чиновники отдали всё в чужие руки: торговлю, армию, строительство. Всё прогнило, брат, и годится только как удобрение на поля. Ну, куда дальше, если гордость Империи – её флот, понимаешь, флот, сейчас подряжается возить купеческие грузы, кругом процветает воровство, продают всё: паруса, вёсла, канаты, якоря, гребцов сдают в аренду на купеческие суда, когда на боевых кораблях недостаёт не только гребцов, но и воинов! А наш император по прозвищу Философ вместо того, чтобы навести порядок, женится бесконечное число раз, пишет трактаты да мается желудком…

– А я-то думал, что делают в торговой гавани Херсонеса два военных дромона? – хлопнул себя по лбу дланью низкорослый купец.

– Они привезли в город мрамор и надгробные плиты, а отсюда повезут зерно, – горько проговорил старый Полидорус.

– И что же думают в Константинополе? – спросил, как бы между прочим, Скоморох. – Что думает твой патрикий, неужели он этого не замечает?

– А ты ведь, брат, тоже воин, ты не торговец, – вместо ответа, тихо проговорил грек, лукаво сузив крепко захмелевшие очи. – Я тогда долго плыл по течению Танаиса и думал, обо всём думал и понял, что ты воин, только тайный! Признайся, ведь так? – Он глядел на руса в упор, и нужно было давать ответ.

Скосив взгляд на уснувшего тут же на лаве после доброй еды Ерофеича, поглядев по сторонам, не слышит ли кто из слуг, что иногда приносили вино и еду, Скоморох так же шёпотом ответил:

– Да, я воин.

– Вот, – удовлетворённо кивнул Полидорус, – и отвечаешь ты как воин, а не хитрый торговец.

Их беседа затянулась почти до утра, когда они, сломленные вином и усталостью, наконец задремали тут же на широких мраморных скамьях. Но долго спать им не пришлось, на рассвете всех разбудил громкий стук в ворота и требовательные крики снаружи.

– Хозяин, вставай, там гости, живее! – тормошил сонного Полидоруса Гроза.

– Какие ещё гости, я никого не звал, – недоумённо, протирая кулаком сонные глаза, возмутился старый воин. – Погоди, неужели патрикий нежданно нагрянул, так он же недавно был…

– Это не патрикий, это, скорее всего, тайная стража из Херсонеса, за твоими гостями, – кивнул работник на уже проснувшихся и осторожно выглядывающих русов.

– Какого дьявола, откуда они узнали про моих гостей? – мигом пришёл в себя Полидорус.

– С воинами твой слуга Ермолай…

Старый грек привычно вооружился, не забыв не только опоясаться мечом, висевшим тут же на стене, но и прихватить шлем с гребнем и щит с Афиной Палладой, на груди которой красовалась голова Горгоны со змеями вместо волос. В сопровождении нескольких вооружённых слуг-охранников он устремился на каменную площадку у ворот, откуда вскоре раздался его хриплый недовольный глас, щедро пересыпаемый грубой солдатской руганью.

Русы, вытащив своё оружие, двинулись было следом, но за несколько шагов до ворот их знаками остановил Гроза и увлёк в сторону. Убедившись, что все заняты перепалкой хозяина и воинов, он чуть приоткрыл створку ворот подземного загона-пещеры для овец и махнул рукой, чтобы Скоморох и Ерофеич последовали за ним. Скупой утренний свет едва пробивался сверху в почти круглое помещение с крепкой каменной колонной посредине, где недовольно блеяли проснувшиеся овцы. Почти ничего не было видно, но пастух шёл уверенно, и русы старались держаться за ним. Ерофеич хотел что-то спросить, но Гроза тут же зашикал на него, указав вверх на одно из отверстий, что пропускали свет и обеспечивали хороший ток воздуха для животных. Они прошли в один из многочисленных закоулков помещения, свернули ошую, потом одесную, потом ещё и оказались у каменной стены, под низким сводом которой даже невысокий Скоморох вынужден был согнуться едва ли не вдвое.

– Помогите камень отодвинуть, только тихо, – прошептал пастух.

Втроём они сместили увесистый камень и ползком по очереди пролезли в образовавшуюся щель. С ещё большим трудом вернули камень на место и отошли, вернее, отползли на пару шагов, где уже смогли выпрямиться. Сюда почти не доносились звуки со двора. Пройдя на ощупь ещё несколько шагов, их провожатый остановился, пошарил рукой по стене, что-то достал из каменной ниши, потом послышались звуки кресала, брызнули искры, и через несколько попыток затеплился робкий язычок крохотного пламени. В нише оказалось несколько масляных светильников, один из которых зажёг провожатый. Освещая дорогу, повёл дальше по узкому, но высокому подземному ходу с ровными стенами. Вскоре ход резко расширился, и взору предстал большой плоский камень, похожий на стол, а у стен большие продолговатые камни, служившие лавками.

– Здесь переждём, – уже обычным голосом, не таясь, молвил Гроза.