Руны

В этих словах таилась глубокая горечь. Принц молчал, зная по опыту, что относительно этого вопроса с министром нечего было спорить. Через несколько минут он снова заговорил:

— Вы знаете, что я и ваш брат Иоахим были друзьями юности. Когда он, будучи молодым офицером, жил в Берлине, мы были очень близки, пока он не порвал со всеми нами. Воспоминания о нем и привели меня в Рансдаль, когда я впервые попал в Норвегию; мне хотелось взглянуть на место, куда Иоахим спрятался от света, как раненый зверь, где жил последние годы и умер… говорят, это был несчастный случай на охоте?

— Да, — коротко ответил Гоэнфельс, как будто был занят открывшимся перед ними видом.

— Не знаю почему, но у меня всегда возникает подозрение, когда я слышу, что с опытным охотником случилось несчастье. Кто зашел так далеко как Иоахим, тот может и сам покончить с собой. Собственно говоря, это лучший и наиболее приличный способ ухода из жизни, когда больше ничего от нее не ждешь; он избавляет человека даже за роковой чертой от позорного сострадания, от сплетен и клеветы. Я бы тоже выбрал этот путь, если бы мне когда-нибудь это понадобилось.

— Как прикажете вас понимать? Не следует играть подобными словами. Самоубийство всегда, при любых обстоятельствах, было и будет трусостью.

— Трусостью? Об этом еще можно поспорить! Однако на берегу собрался уже весь Рансдаль, чтобы посмотреть на приход «Орла».

До Рансдаля было уже недалеко. Принц Альфред вдруг встал с кресла, и его черты мгновенно утратили выражение вялости и утомления; с улыбкой, которая очень украшала его, он пошел навстречу барышне, появившейся в эту минуту на палубе.

— Где ты была, Сильвия? — спросил Гоэнфельс. — Ты пропустила красивый вид, открывающийся с последнего поворота фиорда. Ты, кажется, сменила туалет для схода на берег? Для кого здесь наряжаться, скажи на милость?

— Для Рансдаля, папа! Я хочу оказать ему честь. Скоро мы остановимся, ваша светлость?

— Минут через десять, баронесса, но яхта должна будет остановиться за бухтой, в фиорде, она слишком глубоко погружена, чтобы подойти к самому берегу. Нам придется плыть на лодках.

Девушка направилась к противоположному борту, и принц последовал за ней. Он начал указывать ей разные места, но она перебила его тихим, полным ожидания голосом:

— Ну?

— Он там, само собой разумеется. Вот направо, на берегу, тот высокий человек возле находящейся в стороне от других лодки, а другой, стоящий рядом с ним, конечно, Фернштейн. Однако мне уже пришлось выслушать сегодня от вашего батюшки несколько весьма немилостивых замечаний по поводу нашего заговора. Вам он, разумеется, простит, мне же — нет.

— Что ж, если нам не оставалось ничего другого! Папа совершенно неприступен в этом вопросе, а мне хочется посмотреть на этого северного медведя-кузена, которого я едва помню. Вы ведь сами выказали уверенность, что он ни за что не приедет в Альфгейм.

— Пока ваш отец будет там, не приедет, и потому оставалась только эта попытка. Она, как видите, удалась. Но я рассчитываю на признательность за мою преданность.

Сильвия ничего не ответила, потому что в это время был подан сигнал к остановке. Команда засуетилась, снизу доносились распоряжения капитана и грохот опустившейся якорной цепи. В то же время лодка, стоявшая в стороне от других, отделилась от берега и поплыла к яхте; на веслах сидел Христиан Кунц в парадном матросском костюме. Через несколько минут лодка подошла к «Орлу».

Принц Зассенбург встретил своих гостей у трапа. Он был в высшей степени любезен, выразил удовольствие по поводу того, что может возобновить знакомство с фон Гоэнфельсом, просил представить ему лейтенанта Фернштейна и повел молодых людей на верхнюю палубу; здесь они застали одного лишь министра.

Дядя и племянник не виделись три года. Бернгард, тогда только что произведенный в офицеры, в последний раз приезжал в Берлин, чтобы проститься перед уходом в плавание на «Винете»; на обратном же пути он осуществил намерение, которое давно уже лелеял втихомолку, и которое было причиной такого глубокого разрыва между ним и опекуном. При таких обстоятельствах их встреча должна была выйти холодной и церемонной. Если бы не родственное «ты», можно было бы подумать, что это здороваются совсем чужие люди.

Это еще больше бросилось в глаза, когда министр обратился к Курту. С ним он поздоровался с прежней приветливостью, протянул руку со всей теплотой и сердечностью, на какую только вообще был способен, запротестовал против почтительного «ваше превосходительство», с которым обратился, было к нему молодой офицер.

— Оставь это, Курт. Я как был, так и остался твоим дядей Гоэнфельсом. Ты слышишь, я говорю тебе «ты», и ожидаю от тебя того же.

Это была демонстрация в самой резкой форме, и она была как следует понята. Понял ее и Зассенбург. Он бросил полуумоляющий, полунетерпеливый взгляд на противоположный конец палубы, где были поставлены ширмы от ветра. Сильвия оттуда наблюдала сцену встречи, не показываясь. Через некоторое время она сочла, наконец, нужным появиться.