Руны

— И командуем, — добавил Гаральд. — Это дело господ офицеров, а дело команды — слушаться и работать, не правда ли, господин лейтенант?

— Командовать — тоже работа, и нелегкая, — спокойно сказал Курт. — Вы в этом убедитесь, когда станете капитаном. Приказывать, когда вся ответственность на тебе, труднее, чем подчиняться.

Отпор был понят; взгляд, брошенный норвежцем на лейтенанта, был далеко не дружелюбен. Гаральд воспользовался первым попавшимся предлогом, чтобы прервать разговор и уйти.

Курт удивленно посмотрел ему вслед.

— Так вот каков твой Гаральд Торвик! Еле вытянешь слово, а когда вытянешь, то оно оказывается колкостью или грубостью. Странного ты выискал себе друга!

— Мы никогда не были друзьями, а только товарищами детства, — холодно возразил Бернгард. — Мы вместе росли, вместе делили радости и горе, даже учились вместе у моего будущего тестя, но все это не то, что с тобой. Мы подружились с первого же часа знакомства. Ты со своей искренней и веселой натурой подействовал на меня, как луч солнца.

— После того как мы с величайшей энергией оттузили друг друга, — со смехом вставил Курт. — Эта драка пошла нам на пользу, потому что из нее выросла наша дружба. Ты никогда не пробовал этого превосходного средства со своим хмурым Гаральдом?

— Нет, до таких отношений мы не доходили. Гаральд был на пять лет старше меня, и от него я научился всему, что здесь было нужно. Что мог я знать, явившись с северогерманской равнины, о скалах и фиордах, о море и его бурях? Он же все знал, и я, семи или восьмилетний мальчуган, был горд, что самый сильный и ловкий парень во всем Рансдале оказывает мне честь, обучая всему. Это с самого начала дало ему преимущество надо мной, и он всегда злоупотреблял им. Стоило мне взбунтоваться, и меня сейчас же угощали прозвищем «господский сынок», у которого аристократические замашки в крови и который не годится для свободной жизни среди свободной природы. Я же непременно хотел годиться, и этим Торвик усмирял меня. Я был еще слишком мал, чтобы чувствовать узду, на которой он держал меня; теперь же я не позволяю ему водить меня на веревочке, и он не может простить мне этого.

— Я совсем иначе представлял себе этого Торвика по твоим описаниям, — сказал моряк. — Признаться откровенно, он показался мне пренеприятным, угрюмым, неприветливым малым. Я думаю, он не сможет оттаять.

— Очень ошибаешься! У Гаральда подо льдом — огонь, только он горит глубоко внутри. Обычно это тяжелая на подъем, ленивая натура, но когда им овладевает страсть, то для него не существует разницы между друзьями и врагами, он слепо идет напролом сокрушая все на своем пути.

— В таком случае берегись, — сказал Курт, вдруг становясь серьезным, — он что-то против тебя имеет.

— Кто? Гаральд? Ну, конечно, я же говорю, что он сердится, потому что не может вести себя со мной по-прежнему.

— Нет, я предполагаю что-то другое. Когда мы только что столкнулись с ним, он вздрогнул и бросил на тебя особенный взгляд, в котором была не простая досада, а ненависть. Будь осторожен!

— Вздор! Чего ради ему ненавидеть меня? Между нами ничего не произошло. Это просто его манера. Мне его общество теперь не доставляет ни малейшего удовольствия, то и дело от него приходится выслушивать разные колкости, но не встречаться с ним я не могу, раз мы живем в одной местности. Не могу же я позволить попрекать себя тем, что я будто бы стыжусь дружбы с простым штурманом «Орла», когда здесь принц и мой дядя! Это не годится, Курт, я должен считаться со старыми отношениями.

Тем временем они дошли до пастората. Гильдур встретила их с обычной простотой и приветливостью. Не было заметно следов той страстной вспышки, которую вызвал в ней вопрос Гаральда. Она приняла поцелуй жениха так же спокойно, как он был дан; гордая, целомудренная девушка могла отвечать на ласку, но не навязываться с ней, когда ее не просили о ней, а Бернгард далеко не избаловал ее в этом отношении. Впрочем, ей не приходило в голову раздумывать над тем, как это случилось, что ее жених остается так удивительно холоден и спокоен именно в те минуты, когда всякий другой мужчина загорается. В его любви она не сомневалась; он выбрал ее по собственной воле, жертвовал родовым поместьем, чтобы обладать ею, зачем же были еще слова?

В Рансдале вообще помолвка и отношения жениха и невесты всегда носили спокойный характер, и Гильдур, став невестой, смотрела на них так же. Горячую, молчаливую любовь, таившуюся в ее душе под спокойной внешностью, она оберегала, как сокровище, касавшееся ее одной, но ни за что на свете не показала бы этой любви человеку, который вовсе не требовал этого и, может быть, даже засмеялся бы, узнав о пылких чувствах невесты, тогда как его собственные были до такой степени сдержанны.

11