Руны

На палубе стояла глубокая тишина. Капитан ушел в свою каюту; беспокоиться было не о чем, все было спокойно, и руль находился в надежных руках. Лишь вахтенный матрос да штурман стояли на своих местах; слышались только работа машины и шум невидимого глазу моря. Судно плыло вперед среди ночи и волн.

Но вот с другого конца палубы показалась высокая, темная фигура и подошла к штурману; это был Бернгард в дождевике. Он сделал два-три замечания относительно погоды, но каждый раз получал лишь короткий, односложный ответ. Наступило продолжительное молчание. Наконец Гаральд сказал:

— Я думал, ты уже давно спишь.

— Мне не спится. Лучше я посижу с тобой.

— Как хочешь. Не собираешься ли ты всю ночь провести на палубе?

— Может быть! А тебе это не нравится?

— Мне? Я только хочу сказать, что в этом мало удовольствия, тем более что ты не обязан быть на палубе.

— Я моряк, — возразил Бернгард, тревожно вглядываясь в клубящийся туман, будто желая пронизать его глазами. — Для меня погода так же мало значит, как и для тебя. Какой курс ты держишь?

— Какой следует! — резко ответил Гаральд.

— Ты уверен в этом?

— Кто из нас штурман — ты или я?

Они стояли, в упор глядя друг другу в глаза. Фонарь над их головами тускло светил желтым пламенем; туман точно всасывал свет в себя, но все-таки было настолько светло, что можно было разглядеть лица этих двух людей. Они мерили друг друга взглядами, как два смертельных врага. Вдруг Бернгард повернул голову и стал прислушиваться.

— Что это за звук? Ты не слышишь?

— Нет! — невозмутимо сказал Гаральд.

— А я слышу! Это похоже на звон! Не может быть, чтобы мы были так близко от берега, и притом в полночь не звонят в церквах.

Действительно, какой-то звук донесся как будто очень издалека; вот он смолк, вот опять послышался, полузаглушенный ветром и шумом волн; это был звон отдаленного колокола, тихо и таинственно доносившийся сквозь туман.

— Гаральд, куда ты направляешь судно? — резко и с угрозой спросил Бернгард.

— В Дронтгейм! — грубо ответил тот.

Бернгард вытянул шею вперед и стал слушать, затаив дыхание. Опять раздался тот же звук, уже ближе и явственнее. Несомненно, это был звон колокола, но вовсе не похожий на звон церковных колоколов; с неравными промежутками он то звучал, то вдруг умолкал, глухой, предостерегающий. Вдруг Гоэнфельс вздрогнул, он узнал этот звук.

Это был сигнальный звон с Чертовых подводных скал, с буя, на котором был установлен колокол; приводимый в движение волнами, колокол предупреждал о близости подводных камней. Море само предостерегало суда, не подозревавшие об опасности ночью или во время тумана. В следующую секунду Бернгард как клещами стиснул руку штурмана и воскликнул:

— Это звон буя с Чертовых скал! Мы около них! Измени направление! сию минуту! Слышишь, Гаральд?

Торвик действительно как будто не слышал и не видел ничего, кроме штурвала, за которым стоял. Его широко открытые глаза уставились в туман, в лице не было ни кровинки, но рука твердо сжимала руль. Очевидно, он решил не уступать его.

— Прочь от штурвала! — повелительно проговорил Бернгард. — Ты сошел с ума, а сумасшедшим судна не доверяют! Прочь! Не то я вызову капитана и всю команду и велю связать тебя.

Он оторвал Гаральда от руля, оттолкнул в сторону и сам повернул штурвал в противоположном направлении. Яхта медленно повернулась и поплыла по своему курсу. Предостерегающие сигналы стали звучать все тише, все дальше, потом начали долетать лишь отдельные звуки, наконец, и они стихли — опасность миновала!

Гаральда всего передернуло, когда Бернгард схватил руль, он хотел, было броситься на товарища, но тот обернулся и посмотрел на него таким твердым, угрожающим взглядом, будто и в самом деле перед ним был безумный, которого он должен был сдержать. Под действием этого взгляда штурман инстинктивно отступил назад.

В эту минуту на палубе раздались шаги капитана, вышедшего взглянуть на погоду и проверить курс; он очень удивился, увидев гостя на палубе, так как думал, что тот давно уже спит.

— Вы все еще здесь, наверху? — спросил он.

— Я вышел посмотреть какая погода, — ответил Бернгард с кажущимся спокойствием. — Мы тут спорим с Гаральдом Торвиком; он ни за что не хочет признаться, что ему серьезно нездоровится. Рана на его голове, очевидно, совсем не такая пустячная, как ему кажется; он все время борется с приступами головокружения и, того и гляди, упадет в обморок, а между тем не хочет оставлять свой пост.

— Отчего же вы не сказали мне об этом, Торвик? — воскликнул капитан. — Вы утверждали, что это простая царапина, и упорно отказывались от помощи.

— Он рассчитывал на свое железное здоровье, — вмешался Бернгард, — но у всего есть предел. Прикажите сменить его, прошу вас. Он должен поберечься.

— Разумеется, сейчас же! — ответил капитан, видевший, до какой степени бледно и искажено лицо штурмана, и, позвав вахтенного, отдал распоряжение.

Торвик сначала хотел возражать, но на его руку тяжело и многозначительно легла рука Бернгарда и заставила его повиноваться. Когда пришла смена, он покорился и спустился вниз.