Русь Богатырская: былинные сказания

У Добрыни мать — холопка-подневольница:
Всю жизнь во холопах подневолилася.
Подрастал млад Добрыня в бедноте да нужде.
Ох ты ох, нужда! Ох ты бедствие!
Где младому разойтись? Поразгуляться где?
Уж как было Добрыне да пятнадцать лет.
Захотелось белый свет поглядеть-посмотреть.
Уходил Добрыня в поле чистое.
Повстречал молодой там боярских детей.
Потешались они играми дворянскими
Да забавами княженецкими.
Увидали Добрыню боярёныши,
Принялись изгаляться-смеяться над ним:
«Вон рабочич-роб, раб идёт-бредёт!
Работу-скудноту на плечах несёт!
Мы возьмём в раба да стрельнём в раба!
А нам за раба не отвечать никогда!»

Похватали тут дети боярские,

Тот лук, тот стрелу, этот нож, там копьё.
Принялись они в Добрынюшку Никитинца
стрелять, и кидать, улюлюкать-свистать.
И на копьях булатных злую смерть метать!
А Добрынюшка не сробел молодой.
От калёных стрел поувертывался.
От ножей поотбился шапкой худенькой.
А булатные копья на лету половил.
И пошел на боярских пересмешников.

Он зашёл в толпу помаленечку,

Повернулся Добрыня потихонечку.
Тут и стал по ним да похаживать,
Да мучителей своих похватывать.
Хватит за ногу — ан прочь нога.
Хватит за руку —- да ведь прочь и рука.
Хватит за голову — голова долой!
Н насмешнички поиспугалися,
Кто куда от Добрыни разбежалися.
И князьям да боярам понажаловались.

Поздним вечером Добрыня заявился домой.

Со слезами сынка повстречала мать,
С гореваньями-причитаньями:
«А с чего я сижу, мать несчастная?
Сирота теперь сижу да бесприютная!
О тебе ли моё, родимо дитятко,
Я сижу да проливаю слёзы горькие!
Ты отколь в мире, горе, объявилося?
Ты зачем, злое горе, да прилётывало?
Ты — не с синего моря холодного.
Ты — не с жёлтого песка того голодного.
Вышло, горе, ты из города стольного.
У дубовых дверей не стучалося!
Ты не по мосту красной девушкой —
Залетело в окно чёрным вороном!
До заутра, ох, к сыну милому
Понагрянут ещё судьи немилостливые.
Заберут его в темницу заключебную.
Ты жемчужинка моя ненаглядная!
Ах, зачем тебе было ещё трогать бояр?

Будь вы прокляты, злодеи супостатные!

Слышу, точите ножи да всё булатные
На любимого на сына на Добрынюшку!
Ох-ти мне, ох-ти мне да тошнёхонько!
Кабы взять те ножи навострённые —
Не дала бы вам, злодеи живоглотные,
Над сыночком моим вам надругиваться!
Распорола бы вам груди душные!
Да повынула бы сердце с печенью!
Распластала бы их я на мелки куски,
Отвалила бы в корыто свиньям в месиво!

Тёмна ночь тебе, сын Добрынюшка,

Не для сна теперь, не для отдыха!
Тёмна ночь для ухода от врагов тебе!
Слышу, как идут, как постукивают.
По двору тебя они поискивают...
Ты иди-уходи‚ ты болезный мои!
Сокрывайся-одевайся тёмной ноченькой.
Ох, безродного тебя, изгнанника,
Отрываю-вынимаю из сердечушка!
Уж и кто теперь, ягодиночка,
В ночь осеннюю приютит тебя?
Обогреет-приголубит в стужу лютую,
Кто покормит-насытит во голодный час?
Уходи ты скорее, Добрынюшка!
Слышу, как идут, как постукивают!
По двору как злодеи побрякивают!
Ты иди, ты спеши, моя болиночка!
Ах, зачем я на муки породила тебя?
Ах, зачем произвела да на белый свет?
Будут грозы-дожди да полоскать тебя,
Ветры буйные продувать-сквозить,
Зимы лютые замораживать,
Жары летние изнурять, палить.

Ты не вздумай, Добрыня, покупаться в Днепре

Не задумай раздеваться, купаючись,
Чтобы беды над тобой не стряслось бедовой...
Ах, прощай ты прощай, моё дитятко!
...Слышу, как идут, как постукивают!
По двору как злодеи побрякивают!»

То не вор, то не тать, не злодей-душегуб,

Не разбойничек-подорожничек
Ночью тёмною прокрадается,
По бёзлюдным путям пробирается:
Юный отрок в изгнанье Добрынюшка
От боярской от мести сокрывается —
Он уходит от суда кривосудного.
Ты прикрой молодца тёмна ноченька‚
Не повыдай его лихим догонщикам!

Далеко от людей в поле чистое

Удалился юнец в безопасицу.
Там под утречко приютил его
Част-ракитов куст у Днепра у реки.
Утомлён-заснул млад Добрынюшка
На убогой-худой на дерюжинке
Да под матушкиной покрывалинкой.

Заряница заря загоралася,

Красным золотом рассыпалася
По туманным местам, по листам-кустам,
По ковыльным растинкам-былиночкам
Скатным жемчугом понавесилась.
Только спит, всё спит одинок беглец,
Под ракитовым кусточком отторженец.
Поднималося на небо солнце красное.
Заряницыны убранства все повысушило.
Порассеял туман бог Стрибог — ветерок.

Просыпается Добрыня к середине дня.

Не стонал, не тужил от напасти лихой.
Ой, ты, молодость, дело юное!
Дело детское, беззаботное.
Для тебя ль, молодинка, Днепр-река по колен!
Для тебя ли по пояс море Русское.
Для тебя ли беда — то под ветром туман.
Гореванья — росиночки под солнышком.
Для тебя все заботы — пыль дорожная:
Попылит-постолбит да уляжется!
Смыть беду-вереду в добрый час молодцу —
Освежиться—умыться водой ключевой.
Подходил тут Добрыня ко Днепру ко реке.
В нём журчит струя, струйка первая,
И мальчонку к себе она приманивает.
А тут солнышко полудённое
Припекает жарою-истомою.
«А зачем умываться, коли можно мне
Искупаться всему во Днепре во реке?!»

Позабыл тут Добрыня материнский заказ:

Без одежды во Днепр не входить во реку.
Поразделся Добрынюшка скорёшенько.
Всю одежицу запрятал под камушек.
И заплыл-поплыл млад днепровской струей,
Струйкой первою, струйкой тихою.
Разошелся Добрынька, распотешился;
Все запреты позабыл материнские.
Он из первой заплыл во вторую струю.
Подхватила она да понесла его.
А Добрыня от удали песню запел.

Услыхали эту песню берегинюшки —

Русалинки днепровские подводницы.
Услыхали-увидали затейницы.
Они песней удалой позаслушались;
На Добрынюшку позагляделися —
красотой молодой восхитилися.
Захотелось берегиням с юным отроком
Поиграть-поплескаться-позабавиться.
Стайкою белою ко мальчоночку
и подплыли-окружили Добрынюшку.

Вот тут-то оно и веселье пошло.

Берегини с Добрыней заигрывают.
На мальчонку озорницы поплёскивают.
Да водой ключевой они побрызгивают
И туда и сюда его подталкивают.
А Добрынюшка-то он ловок и быстр:
Успевает от всех и отплёскиваться,
От веселых русалок отбрызгиваться,
От всей резвой толпицы отталкиваться.
Оттого задор всё задорнее‚
А весельице всё веселистее.
Вот так-то игруньи шутят шуточки.
Вот так-то шалуньи шалят шалости.

Раззадорься тут млад да — во третью струю!

А тогда берегини испугалися:
Не пускают Добрыньку, задерживают.
Он, удалый, берегинюшек не слушается:
Он и волю их переволивает;
Он и силу их пересиливает;
Он плывёт по Днепру на серёдочку
В эту самую быструю во третью струю!

И взыграла-взволновала-забурлила струя.

Заходили по ней волны грозные.
Из-под первой волны дым столбом столбит!
Из средней волны искры сыплются!
Из-за третьей волны синь-огонь сечёт,
Обдаёт Добрыню жаром-пламенем.
Добрый молодец не устрашается!
Вдруг от слышит зов с громким хохотом:
«Эй ты молодец! Ты, безусый юнец!
Ты и что за удалец‚ ты и что за пловец,
Если ты не доплывёшь до моря Русского!
На девятой волне не искупаешься,
Ты со мной‚ стариком, не посравняешься!» —
Вызывал-рыковал то сам старец Днепр.
прогремела-разнеслась эта речь по земле,
По всей земле да по всем морям.
Услыхала её зла 3меёвина,
Овдовелая Змеиха Горыниха.

А Добрынюшка — он и мал да удал!

Он на грозный на вызов и ответ свой дал:
«Слушай, Днепр, старый дед, — не из робких я!
Поплыву и до моря до Русского!
Искупаюсь на его на девятой волне!
Поравняюся и силою с тобой, стариком.
Мне-ка Днепр — по колен, море — по пояс!»

Оробели тут берегинюшки:

Позамолк у них смех да шуточки.
А Добрыня над ними и посмейся тогда:
«Уж куда резвота ваша делася?
Уж куда всё веселье потерялося?
Берегинюшки, днепровские дочери,
Ещё что вы приуныли на седом на Днепре?»

А и тут-то берегини все воспрянули,

Позабыли остерёгу осторожливую.
Вновь-опять началась игра-забавушка.
И плывёт, и плывёт Добрыня к морюшку.
Вот и море, оно — вот уж близко, видно:
Волны чёрные воздымаются
И стеной водяной воздуваются.
А на волнах тех — шапки белые.
А за морюшком туча темная
Поднималася, надвигалася.
Не для цвести она, не для радости!

Кабы туча та грозовая была —

Во громах бы она изгремелася
Да во молниях бы иссверкалася!
Кабы туча та дождевая была —
Пролилась бы она частым дождичком,
Издождилася, истощилася,
Безделухой над Добрыней прокатилась бы!
Кабы туча та ветровая была —
Вся на ветры бы поизвеялась!

Ах‚ не туча то позатучилася:

Вылетела из гнездовья поганица Змея.
Поганиха Змеиха Горыниха,
Там услышала, там узнала она:
Ведь теперь-то Добрыня на Днепре один.
Погубить Змея замыслила Добрынюшку!

Увидали берегини, сдогадалися:

За Добрынею молодые похваталися.
Увлекли они мальчонку из третьей струи.
Увлекли они мальчонку из второй струи.
Увлекали берегини, приговаривали,
Своего отца они упрашивали:
«Уж ты, Днепр, ты Днепр, ты наш батюшка!
Уноси ты Добрыню от лихой беды!
Помоги ему уйти от Горынихи!»

Повернула струя днепровская‚

Понесла она Добрыню с берегинями
Ко тому ко заветному ко бережку.
А Добрыню Змеиха настигает, грозит:
«Ох‚ и долго я быванья такого ждала!
Стерегла я удачливого случая:
Где бы это мне Добрыню повидать-повстречать?
А теперь-то Добрынюшка в моих руках!
А какой ты, Добрыня, смерти хочешь себе?
Если хочешь, тебя я огнём пожгу!
Если хочешь, тебя я в Днепре утоплю!
Если хочешь, тебя я мечом засеку!
Если хочешь, тебя я стрелой сражу!
Если хочешь, тебя я копьём проткну!
Если хочешь, тебя в когтях разорву!
Если хочешь, тебя я живьём проглочу!
Если хочешь, тебя я хватьём задушу,
Обовью всего хоботьями змеиными,
Выпью-высосу твою кровушку!
Нс видать тебе, Добрыня, красна солнышка!
Не видать тебе, Добрыня, ясна месяца!
Не видать тебе, Добрыня, частых звёздочек!
Не видать тебе, Добрыня, родной матушки,
Ни сестры, ни людей, ни святой Руси!»

Увлекали берегини Добрынюшку.

Приносили молодца до своего бережка.
Не успел он ни одеться, ни одежды схватить.
А Змеина-злодейка настигала его.
У неё, у Змеихи, было девять голов.
Было девять голов из девяти хоботах.
Из трёх голов дым-огонь полыхал.
Из трёх голов стрелы прыскали.
Из трёх голов копья сыпались.
Напускалася Змеиха Горыниха
На Добрыню молодого, беззащитного.
Раскрывала три пасти стрелоносные.
Полетели-засвистали стрелы грозные
И смертны и часты, — посекучий дождь.
А Добрыня за камень позапрятался.
Не достали, не достигли, не сразили его
Те змеюгины стрелы все отравленные!

Налетела Змеиха и с другой стороны.

Раскрывала хоботья копьеносные.
Принималась метать копья острые.
А Добрынюшка и тут увёртлив был:
Схоронился он за дубом за кряковистым
Меж корней во глубокой во рытвине.
А и тут его копья не ранили,
Смертоносные Змеихины не тронули.
Пораскрыла Змеиха пасти огненные.
Принялась дышать огнём-пламенем.
Тут Добрынюшке не конец ли пришел?
Не сожгла ли его огнедышица?

Посгорели кругом густые травоньки.

Посгорели кругом леса дремучие.
Посгорел над Добрыней дуб кряковистый.
Порасплавились камни кремнистые.
Зашипела Змеиха, завозрадовалась:
«Вот Добрыню теперь я испекла в огне!
Вот Добрыне теперь и конец пришёл!
Вот его, молодца, подхвачу-понесу
Моим детушкам малым на закусочку».

А и рано Змеевина ликовать принялась!

Не погиб ведь Добрыня в змееносном огне!
Только тело его, тело белое
Потемнело оно, ожелезело:
Закалился в огне млад Добрынюшка!
Несразим-неуязвим стал отрок млад:
Ни огонь его не сожжёт, ни спалит!
Ни стрела, ни копьё, ни булатный меч
Не сразит, не пронзит, не рассечёт его!
Ухватился молодец за огнистую пасть,
Да попрал-прижал смертным жимом он
Ещё две других ко сырой земле.
Он не ждал, отрывал три башки у Змеи!

Испугалася Змеина: беда пришла!

И рвалась Змея, да не вырвалась.
И взялась тут Змеиха и хитрить, и юлить,
Молодяжку обманами обманывать:
«Я жалеючи тебя, добрый молодец,
Молодую твою жизнь уж не стану губить!
А тебе не загубить меня и подавно!
А поладим мы, Добрынюшка, да миром с тобой!
Мы положим оба заповедь великую:
Ты не тронь, не ничтожь мой змеиный род!
Ты не езди на горы Сорочинские!
Не бывай ты на той на Горынь на реке,
Не губи дорогих моих змеёнышей.
Откажусь и я летать на святую Русь!
Я не буду летать ни во Киев-град!
Я не буду таскать больше русских людей,
Ни девиц-молодиц, ни малых детушек!»

Ай, доверился Добрынюшка Горынихе.

Полагал со Змеёй он завет таковой.
Улетала Змеиха ко змеёнышам.
А понять-то и не понял младёшенек:
Сколько силы таится богатырской в нём?!

Ой, ты доля, моя ты доля,

Разнесчастная сиротская участь!
Ты звезда ли моя золотая,
Золотая ты звезда, а горёвая!
Выше ясного месяца взошла ты,
Выше красного солнца встала.
Ясный месяц, звезда, ты затемнила,
Солнце красное моё потушила!
Я остался в темноте одиночкой
Без тепла да без света, без сугреву!

Я на свете — бесприютная бродяжка,

Я былинка одинокая в поле:
Ветры дуют — былинку качают,
Вихри злые былинку завивают,
Да к земелюшке низенько приклоняют.
После долгого бродяжного денёчка
Принастигнет тебя тёмна ночка,
Ночевать-то никто не пустит:
Все разбойником тебя называют,
Подорожничком величают;
Закрывают от тебя все окошки,
Запирают на запоры ворота...
Ты и днюй и ночуй, бродяжка,
Одиноким во чистом поле,
Хоть в мороз, хоть в пургу, хоть в ливень!

Повстречались бродяжке скоморохи,

Шутники все потешные Добрыне.
Привечал скоморох Вавило.
Он играл, Вавило, во гудочек,
Он во звончатый во переладец.
Говорил Добрынюшке Вавило:
«Ты иди, ты иди к нам, отрок милый,
С нами вместе иди скоморошить!»
А Добрыня и рад был привету:
Принял участь скоморошью эту.

Обучился Добрыня на гуслях

На яровчатых играть на диво.
Заиграет он печальную песню —
Опечалятся люди да заплачут;
Небо ясное станет хмурым,
И прольётся дождем дождистым.
Заиграет весёлую Добрыня —
И запляшут леса и горы.
Повернутся лежачие камни.
Приутихнет волненье на море.
А учителем-то у Добрыни
Был тот скоморох дед Вавило.

А с Вавилой самим так было:

Приходили к нему два весёлых,
Два весёлых потешных человека;
Приходили да Вавиле говорили:
«Ты пойдём, добрый молодец Вавило,
Ты пойдём, Вавило, с нами скоморошить.
Мы пойдём в то Иное царство
Переигрывать царя Собаку,
Ещё сына его да Перегуду,
Перекликивать дочь Перепеву,
Переплясывать зятя Переплясу!»

Собирались весёлые люди,

Сокликались на собор скоморохи.
Уходили они в Иное царство
Переигрывать Царя Собаку.
А навстречу им мужик с горшками,
Едет он на базар торговати:
«Вы куда пошли, весёлые люди?
Вы в какие края, скоморохи?»

«Мы пошли на Иное царство

Переигрывать Царя Собаку,
Ещё сына его да Перегуду,
Перекликивать дочь Перепеву,
Переплясывать зятя Переплясу!»

Говорит им тут горшечник-черепаня:

«У того ли у царя у Собаки
Двор-то каменный, а тын железный.
Царь Собака людей загубляет‚
Он головушки им отрубает,
На тынники он головки насажает!
Там и вашим, скоморохи, быть головкам!»

«Уж ты гой еси, гончар-черепаня!

Ты не мог и добра нам задумать!
Ты не сказывал бы нам такого лиха!
Заиграй-ка ты, Вавило, во гудочек,
Да во звончатый во переделец,
А Кузьма с Демьяном припособят!»

Заиграл тут Вавило во гудочек,

Он во звончатый во свой переладец —
Полетели куропатки с рябцами,
Полетели пеструхи с тетеревами,
Полетели марьюхи с глухарями,
Полетели мошники с косарями,
К черепану они на оглобли
Налетели — посадились стаей.
Черепаня был рад, горшечник.
Стал он бить да ловить, да прятать
На возок всю набитую птицу.
А приехал гончар в городочек,
Становился горшечник во рядочек,
Развязал черепан свой возочек, —
Полетели куропаточки с рябцами,
Полетели пеструхи с тетеревами,
Полетели марьюхи с глухарями,
Полетели мошники с косачами.
Посмотрел черепан в возочке —
А лежат там один черепочки!

Всё идут скоморохи по дороге.

На речице видят: красная девица -—
Она белое бельё полоскала,
Набело она холстины белила.
«Уж ты здравствуешь, красная девица!
Набело тебе холсты полоскати!»

«А спасибо вам, весёлые люди!

Вы куда пошли по дороге?»

«Мы пошли во Иное царство

Переигрывать царя Собаку,
Ещё сына его да Перегуду‚
Ещё дочь его да Перепеву,
Ещё зятя его да Переплясу!»

Говорила скоморохам девица:

«Вам счастливого пути, скоморохи!
Вам счастливо, весёлые люди,
Вам счастливо всех переиграти
И — того вам царя Собаку!»

«Заиграй ты, Вавило, во гудочек

Да во звончатый во переладец,
А Кузьма с Демьяном припособят!»

Заиграли весёлые люди.

А у той у красной девицы —
У неё были все холсты холщовы,
Стали шёлковы все да атласны!

Всё идут скоморохи по дороге.

Вот пришли они в Иное царство.
Вот увидели весёлые люди:
Перед ними сам царь Собака.
Царь Собака могуч и силен:
Над морями Собака царюет,
Он хлябями управляет,
Он водами повелевает.
Увидал царь Собака скоморохов,
Заиграл во гудок Собака,
Загремел во громоносные гусли,
Заволынил царь Собака на волынке.
И поднял он море на воздух.
Накатил Собака хляби на землю.
Напустил на скоморохов воды.

Хочет царь Собака скоморохов,

Хочет он накрыть волнами весёлых.
Хочет хлябями морскими потешных
Затопить-умертвить водою.

Заиграл Вавило во гудочек ——

Он во звончатый во переладец!
А Кузьма подыграл на гуслях.
А Демьян-то им припособил!
И затихло волнистое море.
И отхлынули вспять тут хляби.
Отбежали зелёные воды!

Разыгралися скоморохи:

Все гудят, да поют, да играют.
И звенят, и гремят, и зазывают.
От огнистого такого веселья
Загорелось Иное царство,
И сгорело оно с краю и до краю,
Сгинул в пеклище царь Собака,
Ещё сын его да Перегуда,
Ещё дочь его да Перепева,
Ещё зять его да Перепляса!
Вот какой был учитель у Добрыни!

Услыхал про Добрыню гость торговый,

Гость торговый Степан из Волыни.
Отыскал он Добрыню-скомороха.
Упросил-умолил молодого,
Соблазнил неиспытанным соблазном:
На торговых кораблях поездить.

Не влекла-то Добрыню торговля,

Увлекло Добрыню погляденье.
И пошёл он, скоморох, ко Вавиле,
Отпроситься у деда на свободу,
Полетать по миру вольной птицей,
Походить по водам во походах.

Говорил скоморох Вавило:

«Ты куда от нас, Добрынюшка, уходишь?
Ты куда от нас, соколик, улетаешь?
Али мало было тебе ласки?
Али не было от нас тебе привета?
Аль тебя на обеде обделили?
Аль тебя на веселье потеснили?»

«Ты прости меня, дедушка Вавило!

За моё прости такое упрошенье.
Ты меня-то ведь, дедушка Вавило,
Воскресил да высоко возвысил.
Дал мне гуслями новую душу
И соколика сделал крылатым.
Только соколу, дедушка Вавило,
На одной-то нельзя сидеть ветке —
Эта ветка станет хуже клетки!
Ты дозволь мне, дедушка Вавило,
В небо синее возлетети,
Весь мир с высотины оглядети,
По-за облакам ходячим побывати,
Поширять выше гор вершинных.
Воспарить у самого солнца!»
Отпустил Вавило Добрыню.

По морской глубине, по высокой волне,

Выплывают корабли белопарусные.
Корабли идут, корабли плывут,
Красным золотом на солнышке поблескивают.
Корабли-то ведёт богатый гость Степан,
С ним — гусляр-скоморох млад Добрынюшка.

У Степана, у гостя торгового,

У богатого да именитого,
У него был перстень — дорогой перстенёк:
Дорожил он им, пуще глазу берёг.
А блистал этот перстень жарче золота,
А сверкал он сверкальнее и яхонта,
Был светлее он скатна жемчуга,
Горячее весеннего солнышка.
Кто ни взглянет на перстень—глаз не может отвесть:
Будет сниться во снах перстенек лихостной.
А носил его Степанушко по тайности —
Он на правой руке да под закрывинкой.
Выговаривал ему Добрынюшка:
«Сколько езды мы с тобою ни выездили,
Сколь ни выходили мы путей да дорог,
А ни разику, Степанушко-батюшка,
Не открыл ты мне перстень заветный свой!»

«Показать покажу тебе, Добрынюшка!

Покажу перстенёчек, Никитьевич!
Покажу я тебе, другу младшему!
Покажу его тебе, сыну названому!
Показать покажу, да только клятву возьму.
Дай ты слово, Добрыня, слово клятвенное,
Дай обет-зарок, заклятье мне,
Что забудешь ты этот перстень мой,
Что из дум его ты повыкинешь.
А иначе из нас кто-нибудь из двоих
Из-за перстня погибнет во жестокой борьбе!»

И поклялся Добрыня, не задумывался.

Открывал ему тайну про перстень Степан:
«Было дело давно, млад Добрынюшка!
Был тогда молодым я охотником.
Был тогда молодым я ловитником.
Был тогда молодым я пловцом-рыбаком.
Был тогда простым я работником.
Не владел кораблями, ни землями.
Не владел теремами, ни палатами.
Не владел я рабами подневольными.
А владел я руками рабочими,
Да владел я плечами богатырскими.

Вот пошёл я на ловитву, на промыслы

Да во те ли во страны во Поморские,
На холодное море, море северное.
Да поймалася мне там поимина:
То ли зверь морской, то ли рыбина.
Не видал, не едал, не слыхал я такой.
Мне бы невидаль ту кинуть в море-волну.
А вот я поглядеть разохотился,
Распластать ту диковину надумался.
Полоснул я ножом по чудовине,
Поразрезал нутро у невидали.
Отыскал-нашёл в ней находочку:
Перстенёчек вот этот да с судьбой роковой!
А не брать бы мне, не владеть бы им!

Он душу мне своим сверканьем прожёг!

Он разум мне совсем огнем помутил!
Он сердце мне сияньем выхолостил!
Не тянись, не рвись, млад Добрынюшка,
Поглядеть на такой перстенёк проклятой.
Во прожжённой-то душе, в мутном разуме
Разожглась нужда посамохвалиться:
Я коварного того найдёныша
Показал друзьям всем товарищам.
А и други мои той же негодью,
Увидавши тот перстень, возгорелися.
Погубил я, похвалыга, и себя и других,
Ох, перстень злой, огневой-змеевой:
Души он друзьям, как и мне, прожёг;
Он и разум, как и мне, помутил огнём;
Он им сердце, как и мне, сияньем выхолостил!
Пораспалося братство дружное!
Началась из-за перстня ссора дикая,
Злоба лютая, ненависть великая,
Драка-битва-борьба озверелая.
Пролилась тогда кровь невинная!
Я взял-отстоял; да не разумом:
Победил-побил озверелиной.
Вот я с тех пор на душе ношу
Грех великий в себе, млад Добрынюшка!
От долгих от лет, от скитаний, от бед
Прояснилось моё разумение.
Растуманился ум да разум мой.
А душе-то моей успокоеньица
Как не было, так и нет его!
Знаю: всё из-за него, из-за перстня того!
Мне бы выкинуть его, утопить-пожечь!
Да увы, сделать это — выше сил всех моих!

Тайну я тебе поведаю, Добрынюшка:

Перстенёк ненавистный все богатства мне дал!
К нему золото льнёт, к нему жемчуг летит,
К нему рвутся каменья драгоценные!
И пока володею этим перстнем я —
Вся богатина мировая моя!
Мне ведь только приехать, мне только прийти:
Во дворцы к королям, во палаты к царям;
В терема ко князьям, во торжища к купцам;
Углядеть всё узреть жадным поглядом —
И богатства-сокровища царские,
Все каменья-владенья королевские,
Все скопленья-наживы купеческие,
Обретенья-украшенья все княжеские,
Всё притянет мой перстень своей силой себе!
Всё отнимет-возьмёт, всё мне передаст!
Такова в перстеньке этом силушка!
Да ведь страшный тот перстень, Добрынюшка,
Сердцу счастья не дал, ни покою душе!

Что ношусь я по миру? Что же гонит меня?

За какою нуждой окружен я враждой?
Ах, не перстень мне служит, а я перстню служу:
Раб слугатый безвольный у богатств у своих!
А расстаться с ним у меня нет сил!
Не тревожь ты, Добрыня, душу чистую!
Не желай, не гляди на перстень страшный мой!»

А и тут любознайство Добрынино

Взяло верх над Добрыниным разумом:
Посмотрел-поглядел на Степанов он
На волшебный, на страшный перстенёк роковой...
А и диво сдивилось тут дивное,
А и чудо расчудесилося чудное;
Чудо чудное да плачевное:
Потушил перстенюга во Добрыне добро!
Разжёг перстенюга во Добрыне зло!

Злобным проблеском у Добрынюшки

Разгорелися на этот перстень глаза.
Поднялась волна неутолённая.
Народилася задума потаённая:
«А Степан-то стар! А Степан-то хил!
Мне Степана взять — что пылинку снять!
Я Степана возьму да за горло схвачу.
Дух вон из него, а труп — на волну!
Завладею волшебным этим перстнем я.
Пусть мир тогда узнает — раб я или нет!»

А Степанушко-то, он догадлив был.

Прочитал на лице у Добрынюшки
Он задумья такие злодейные...
Он ведь знал, он ведь ждал: ведь нахлынут они —
Он и встретить их приготовился.
Приберег он гусли Добрынины,
Тронул струны на гуслях, сам их в руки вложил
Гусли эти Добрыне Никитьевичу.
На живые на струны возложил сам персты,
Гусляровы персты звукотворные.

А и гусли зазвенели, заиграли они.

Чудным-сильным тем рокотаньем своим
Потушили гусёлышки в Добрыне зло.
Возожгли гусёлышки в Добрыне добро.
И очнулся Добрыня и на перстень взглянул,
Но другим своим, чистым поглядом!
И сиянье от перстня злоботворное
Победил тут Добрыня просветленной душой...

Закружилися гости торговые

По всему-то по миру да по всем морям.
Поднималась на морях непогодушка
Волновая-грозовая-непогодливая.
Вот волна волнит, вот гроза грозит!
Вот ветер ветрит — потопить норовит!
Ты бери, ты бери, млад Добрынюшка,
Ты бери свои гусли яровчатые!
Ты сыграй, ты спой свою песню-игру!
Может, песню последнюю-прощальную
Ты сыграй перед грозою погибельной!

Бушевало-рокотало море грозное.

Валовало валами девятыми.
В этом рокоте, в этом клёкоте
Зазвенели-загремели гусли звончатые.
Полилась тут песня Добрынина
Она рвётся и льётся-возвышается,
Над волнами-гребнями разлетается.
И гремят грома, И Грохочут валы,
А Добрынины гусли громливее,
А Добрынины гусли грохотливее,
Всю грохочущую непогодицу
Заглушают громы-грохоты гуслярные.
Жгут-сверкают молнии свистучие,
Оглушают громы трескучие,
А звучнее у Добрыни песня звонкая‚
А сильнее у Добрыни струны гусельные!

Заглушил гусляр Добрыня шум — морскую грозу!

Заглушил гусляр Добрыня море бурное!
Порассеялись тучи тёмные!
Прояснилося небо синее.
Подходил ко Добрыне купец Степан,
Говорил гусляру он таковы слова.
«Ай‚ спасибо тебе, Добрынюшка,
За твою игру победительную!
Ты две песни сыграл, две спасительные.
Победил ты первой песней страшный перстень мой,
В нём всю силу враждебную-алчную!
Ты второю своею песнею
Победил зло морское, Добрынюшка:
Утишил-укротил непогодицу,
Смертоносную погубительницу.
Ты спас опять от погибели
Корабельную дружину торговую.
А и спеть тебе, Добрыня, третью песенку!
Для меня, может, песню последнюю!
Для тебя — дай бог — ещё начальную!
Ты сыграй, ты спой песнь для силы моей!
Ободри мою душу да возвысь её!
Окрыли ты меня, вознеси ты меня,
Чтоб хватило мне духу расстаться с моим
Заколдованным этим спутником:
Роковым да лжеродным, коварным кольцом!
Этой третьей твоей песней-победою
В руки силу вложи, в сердце волю мне дай...
Ты играй, загусельщик на гусельках —
Я снимаю кольцо своё поганое!»
На такие на речи на Степановы
У Добрыни душа повозрадовалась:
Поднялась-полетела на высокий полёт —
Заиграл Добрыня песню дивную!
И на подвиг, и на жизнь, и на смерть заиграл.
И возвысился Степанушко песней той:
Он снял кольцо, перстенёк стащил,
В средиземные волны закинул его.
Просияло лицо у Степана-купца,
Да упал он без силы на палубу.
А победная песня Добрынина
Обратилася в песню печальную.
Говорил Степан слова последние:
«Ах, не знал я, не ведал, не догадывался,
Что во мне так мало человечества:
Кольцо своей злою силою
Во мне душу людскую повыдушило.
Оттого-то я и бездушным был!
Оттого-то никогда меня не трогали
Ни мольбы, ни стоны материнские,
И ни слёзы голодные сиротские,
Когда деньги мои, моё золото
Отнимало у бедных последний кусок,
Обрекало несчастных на голодную смерть!»

По широкому, по седому Днепру

Корабли бегут белопарусные.
Из далёких дорог, из далёких путей,
Из чуждых стран они вертаются —
Без Степана кораблики Степановы.
На крутом берегу, да на жёлтом песку,
Тут сходил с корабля молодой гусляр:
Удалой сходил Добрынюшка Никитьевич.