Русь Богатырская: былинные сказания

Из-под ельничку, из-под березничку,
Из-под частого из-под орешничку,
Выходила калика перехожая.
У калики костыль — девяносто пудов,
На калике шапка — сорок пять пудов!
О костыль калика подпирается,
Под ним мать сыра земля прогибается.
На моленье калика идёт-бредёт.
Ой, ты старое-матёрое Иванище.

Отмолилося-отпостилося

И домой оно воротилося.
Проходило матёрое Иванище
Мимо славного Царь-города.
А с Царём-городом велика беда
Случилася-приключилася:
Одолело его войско поганое.
Подходило тут могучее Иванище.
Видит: турченко-богатырченко.
Не задумалось могучее Иванище:
Посхватило оно за кудри чёрные,
Оттащило турку в поле чистое!
Принялось басурманина выпытывать:
«А скажи ты, басурманин, без утаечки:
Кто над войском поганым тут началует?
Кто начальничает, воеводничает?»

Отвечал басурманин Иванищу:

«Тут начальничает-воеводничает
Превеликое могучее Идолище...
Наше Идолище росту рослого:
Ровно на три сажени на печатные!
Во плечах-то он на косу сажень,
Между глаз телёнок уляжется.
А глазищи-то как лоханищи!
Головища-то как пивной котёл!
А носище-то как корчажище!»

Как схватило тут могучее Иванище

Басурманина оно за руку,
Кидавало его в поле чистое.
Разлетелись басурманские косточки.
А поганую-то рать басурманскую
Обошла тайком калика перехожая.
Выходила калика в чисто полюшко,
Повстречала калика Илью Муромца.

«Здравствуй, здравствуй, калика перехожая!

Уж и где это, калика, я тебя видал?
Уж и где это, калика, я тебя слыхал?»

«Коротка твоя память, Илья Муромец!

Сорок лет назад да со пяточком
Ещё ты видал меня, ты слыхал меня,
Что во том ли во славном во Муроме:
Обучал я тебя играть на гусельках,
Как мальчишкой ты сидуном сидел.
А забывчив ты, Илья Муромец!»

«Ты прости меня, могучее Иванище,

Позабыл тебя, ведь позапамятовал.
И тогда ты был ведь седат старик.
Ан гляди: жив-здоров, и могуч, и силён!
Сколько лет тебе, могучее Иванище?»

«А лета мои не усчитаны;

На усчёте, Илья, перепутаны!»

«Ах ты сильное-могучее Иванище!

Ты отколь идёшь, ты куда бредёшь?»

«Я иду-бреду со молитвы-поста!

Проходил ещё мимо Царь-города!»

«А скажи мне, могучее Иванище,

Все ли там в Царь-городе по-старому?
Все ли в нём теперь да по-прежнему?
Как живёт православный цареградский парь?»

«А живёт-то, я думаю, невесело:

Одолели басурманы поганые —
Столько силушки там понагнано;
Не объехать ту силу и на борзом коне,
Ясну соколу не облететь её.
В божьих храмах там кони кормятся!»
«Ой, ты сильное-могучее Иванище!
Басурманов ты, чай, побил клюкой?»
«Не побил клюкой басурманов я:
Там засело поганое Идолище.
Где там с Идолищем мне расправиться!»

Рассердился на калику Илья Муромец:

«Ах ты, старая собака ты трусливая!
У тебя, старый хрыч, силы с три меня!
Только смелости и на четверть нет!
Ты давай-ка мне, трусливое Иванище,
Своё платье каличье-подорожное,
Надевай моё богатырское.
Ты бери моего коня доброго.
Хоть ты езди на нём, хоть ты водом води!»

Разувалось-раздевалось Иванище;

Поменялося одёжей с Ильёй Муромцем.
Стал Илья сам каликой перехожею.
В руки взял ту клюку на девяносто пудов.
В Царь-город заявился скорёхонько.

Вот идёт по царьгородским улицам,

Престарая калика предревняя,
Со клюкой бредёт насугорбленная;
Голосит-кричит зычным позывом:
«Ах ты, царь Константин Боголюбович!
Дай мне милостыню ты спасённую.
Полно мне, калике, по дворам ходить —
У окошечек подаянья просить!
Мне пора, калике, и душу спасти!»

Возгремел-воззычал тот каличий крик,

Тот каличий крик, богатырский зык.
Терема-дворцы пошатилися;
Хрустали во оконницах потрескалися;
На сырую на землю посыпалися.
Ин от этого покрику каличьего,
От того от громогласья от зычного
У поганища того Издолища
Вся поганая душа трепыхнулася:
Проняла-взяла страхота-лихота.
Во царёвом-то золотом дворце
Сидит Идолище да рычит-мычит:
«А скажи, Константин Боголюбович,
Из какой страны, из какой орды
Ты зазвал, не спросил богатыря сюда?»

«Я не звал, не просил богатыря сюда!

И зашёл-то не витязь, не боец-удалец,
Ан калика зашла перехожая:
Она старая, она утлая;
Ходит-бродит, по домам перебирается!»

«Ай же ты, Константин Боголюбович!

Принимай ты калику перехожую,
Накорми ты калику наусыт-сытно,
Напои ты калику наупой-пьяно!»

Царьгородский Константин Боголюбович

Зазывал к себе калику перехожую.
Принимал-разглядал да и радовался:
«Мне не красное солнце пораспёкло теплом!
Мне не млад светел месяц осветил светлом
Тёмну ноченьку, ночь холодную,
Обогрел-осветил мне Илья Муромец:
От беды меня он повыручит,
От напрасной смерти повызволит!»

Зазывало поганое Идолище

Во дворец златой калику перехожую.
«Ты скажи мне, калика стародревняя,
Староветхая да горбатая:
Из какой ты земли, из какой ты орды?»

«Я из той земли, я из той стороны,

Я из матушки из святой Руси!»

«Ах ты, русская калика перехожая,

Кто таков у вас Илья Муромец?
Чем он славен стал на святой Руси?
Как он ростом велик? Как он толстом толст?»

«Ростом наш Илья — он ровным с меня!

Толстом наш Илья — он таков, как я!
Чем он славен на Руси — ты узнаешь ещё!»

«А помногу ли Илья разом хлеба ест?

А помногу ли он зелена вина пьёт?»

«Хлеба ест Илья по три калачика!

Зелена вина пьёт он на три пятачка!
На три пятачка да все медные!»

«А какой ему чёрт эку славу кладёт?

Я б такого Илью на ладонь посадил,
А другой-то Илью враз прихлопнул бы —
Тут со вашего Ильи только блин бы стал!

А вот я, скажу, — богатырище!

А вот я, скажу, — велико Идолище,
Хлеба ем зараз по три печи я!
Пью вина зараз по три бочки я!
Щей хлебаю зараз из целой яловицы[24]!
Погляди, каков я богатырище!»

Отвечал Илья на такую речь:

«Как у нашего попа у ростовского,
Как была-то корова обжориста;
И обжориста и опивиста:
Много ела она, сильно много пила —
Опилась да объелась, ажно треснула.
И тебе ни поганому да треснуть так!»
Эти речи не слюбилися Идолищу.
Ухватил он ножище-кинжалище
И бросал во Илью да во Муромца.
А Илья-то на ножку повёртлив был:
Он увёртливый-поворотливый —
От того ножа Илья отскакивал,
От кинжалища он отпрядывал,
Во стороночку увернулся Илья.
С воем-свистом кинжал пролетел-прогудел.
Попадал он во стену во каменную.
Во стене он проломину проламывал.
Дверь железную с ободвериной
Из простенка-стены выворачивал.
Убивал наповал своих двенадцать князей.

А тогда богатырь Илья Муромец

Говорил поганому Идолищу:
«Ты узнай теперь, поганое Идолище:
Чем славен на Руси Илья Муромец —
Он славен тем, что врагов он бьёт,
Супостатов убивает, как я тебя!»
И к поганому Илья подскакивал.
И клюкой по башке его охаживал.
Замотало головой поганище,
Заморгало глазищами, захамкало.
А и тут Илья не замедливал:
Ухватил-подхватил за ноги Идолища,
Уволок его на широкий двор;
Уволок его он на ратный простор;
Там стояла, бывала басурманская рать.
Стал поганым Илюшенька помахивать,
Басурманов бить да приговаривать:
«Вот, ребята, оружье по плечу пришло!
А и крепок поганый на жилочках!
Жиловат басурманный на прожилочках.
Он не рвётся, гляди, и не тянется,
На костях, на хрящах, не ломается!»

В три часа перебил всех поганых Илья.

Воротился к Константину Боголюбовичу.
Царьгородский Константин казака привечал:
«Славный ты казак, Илья Муромец!
Ты живи у нас во Царь-городе!
Ты стань у нас воеводою!»

«А спасибо, Константин Боголюбович!

На привете, на добром на слове твоём!
Только я уж вернусь на святую Русь!»
Тут Илюшенька и поклон держал.
Распрощался с Константином Боголюбовичем.
И пошёл он встречаться с Иванищем,
А Иванища там и след простыл!

Не хватило у калики терпежу подождать:

Отправлялася она во стольный Киев-град.
В город шла она, калика, не воротами:
Прямиком через стену перешагивала!
Становилась калика середь городу,
Закричала калика во всю голову.
С теремов верха порассыпались.
На столах питья все повыплескались.
Выходил тут Алёша, поповский сын.
Брал он палицу в руки булатную.
Бил калику Алёша по головушке.
А каликушка стоит ин не встряхнется.
Его жёлтые кудри не сворохнутся.
Выходил ещё Добрынюшка Никитьевич.
Брал Добрынюшка да червлёный вяз,
Бил калику Добрыня по головушке.
А калика стоит и не встряхнется,
Его жёлтые кудри не сворохнутся!
Тут все богатыри перепугалися,
От Иванища разбегалися.

Заходило Иванище в царев кабак.

Заказало вина на последний пятак.
Не упьянилося, не упилося!
С пятака оно только раззадорилося‚
Заложила тут калика перехожая
Коня доброго Ильи Муромцева.
А и тут калика не пьяна была.
Больше прежнего раззадорилася.
Заложило Иванище доспехи все
Богатырские Ильи Муромцевы.
А и тут ещё не упилось оно,
Не упьянилось, не удоволилось,
Пуще прежнего раззадорилось!

Выходила калика на широкий двор,

Подходила ко глубокому ко погребу.
Со крюков замки посрывала все,
Двери кованые вон повыставила,
По двору пошвыряла-пораскидывала
Бочки с пивом-вином повыкатывала.
А и тут выпивоха напивалася,
Окарач приползла на кабацкий порог.
Захрапела калика перепойным сном!

Целовальнички поразахались.

О пропитом вине порасплакались,
Побежали ко Владимиру, разжаловались:
«Уж ты, батюшка, ты Владимир-князь!
К нам неведомый богатырь пришёл.
Попросил вина старина на пятак,
Выпивал его на многие тысячи!
Пропивал богатырь снаряженье своё,
Пропивал он коня богатырского.
А на том богатырь не успокоился!
Подходил к погребам он, ко винницам,
Замки-двери он все повыставил,
Бочки с пивом-вином на двор повыкатил.
Перепился-приполз окарач в кабак.
На пороге уснул непробудным сном!»

Отвечал целовальникам Владимир-князь:

«Разбудите, приведите вы ко мне его!»

Воротились целовальники во свой кабак.

Принимались будить калику спящую.
Кулаком ему по горбу стучат —
Спит калика, храпит, не откликается!
И поленом его бьют-стучат по хребту —
Спит калика, храпит, не отзывается!
Кирпичами-каменьями-кременьями
Бьют калику нежалухой целовальнички.
Просыпается калика, поднимается.
От великого гнева разъяряется.
Почала по кабаку она похаживать
Да дубовой столешницей помахивать:
Всех прибила калика целовальничков.

Выходила калика на улицу.

Разгулялася, и сильна, и пьяна:
Тут и встречного, и поперечного
Покалечила народу немало она.
А на ту пору, на то времечко
Воротился во Киев Илья Муромец.
Он калику перехожую отыскивал,
Зычным голосом Иванище окликивал.
Испугалося Ильи Иванище:
Стало тише воды, стало ниже травы!
Говорил Илья таковы слова:
«Ах ты, старая собака ты трусливая!
Богомольная, лихпрокудливая!

От поганых-те ты, собака, сбежал!

А калечишь, собака, своих же людей!
По святым местам, собака, шляешься,
Сам, как скот, собака, напиваешься!»

Тут Иванище припонурилось:

«Ты прости, Илья, поразошёлся я!
Разгулялся я! Не сдержался я!
С кем греха, Илья, не случается?
Если было бы не грешить, не пить —
Так и не было бы грехи замаливать!
Заскудели бы соборы богомольные!
Забеднели бы попы соборные!»