Русь (Часть 1)

Была еще ночь, и дом ярко горел двумя этажами освещенных окон. Но уже было какое-то близкое предчувствие рассвета. Небо незаметно бледнело, и на нем уже яснее вырисовывались неподвижные темные силуэты деревьев. Внизу, где был пруд, дымился едва различимый в полумраке утренний туман и на траву сильнее пала роса.

В полутемной большой проходной узкой гостиной, где горел в углу высоко на камине только один канделябр, ходило несколько пар, ушедших от яркого света в уютный полумрак. Сюда мягко доносились звуки музыки и голоса молодежи. Некоторые сидели в глубоких креслах, тихо разговаривая между собой. На площадке перед домом тоже бродили пары.

Валентин Елагин, взяв с собой с закусочного стола бутылку портвейна и красного, уселся с Петрушей в полумраке одной из проходных гостиных.

Он выбрал мягкий низкий диван с овальным столом перед ним. Отсюда были видны в раскрытые высокие двери колонны зала, люстры, верхняя часть хоров с решеткой, и слышались отдаленные звуки музыки.

К ним подошла Ольга Петровна, незаметно пожав плечами на присутствие здесь Петруши.

Валентин, наливая вино, поднял голову и посмотрел на нее.

- У тебя что-то глаза блестят больше обыкновенного, - сказал он. (Когда Валентин пил, он всем близко знакомым женщинам говорил "ты".)

Ольга Петровна улыбнулась, ничего не ответив на это.

- Это хорошо или плохо? - только спросила она.

- Хорошо, - сказал Валентин, - у женщины глаза всегда должны блестеть.

Подошла баронесса Нина, потом подобрался еще кой-какой народ, как это часто бывает на балу, когда увидят несколько человек, в противоположность общему бальному шуму мирно беседующих где-нибудь в укромном уголке, и соберутся около них.

У Валентина, - когда он пил, - бывало несколько различных стадий настроения: или он бывал мрачно молчалив и тогда противоречить ему было опасно, или впадал в созерцательно-лирическое настроение. Сегодня, по-видимому, он был в стадии лирического настроения.

- Вот сейчас я сижу здесь, - говорит Валентин, держа стакан в кулаке, как бы согревая его, - смотрю на тот уголок хоров с люстрами и колоннами, и мне вспоминается Москва. Я не знаю, где я видел такой уголок, но он напоминает мне именно Москву. Хорошо бы сейчас в трактире Егорова в Охотном ряду заказать осетрину под крепким хреном, съесть раковый суп в "Праге" и выпить бутылку старого доброго шабли с дюжиной остендских устриц.

- Собираетесь на Урал, Валентин, а мечтаете о Москве? - сказала Ольга Петровна, уютно привалившись к спинке дивана близко от Валентина.

- Я люблю две вещи, - сказал Валентин, - Москву и Урал.

- А женщин, Валентин?

- Женщины входят туда и сюда. В Москве одни, на Урале - другие.

Баронесса Нина сидела рядом с Ольгой Петровной и, кутаясь в белый мех, с некоторым страхом наивными детскими глазами смотрела на Валентина, как бы боясь, что он скажет что-нибудь ужасное.

- Да, на Урале совсем другие, - прибавил, помолчав, Валентин. Когда-то я любил душистых женщин в парижском белье с длинными, длинными чулками... может быть, потому, что я по рождению своему и воспитанию принадлежу к той среде, где носят только парижское белье и имеют тонкие духи. Но теперь я хотел бы совсем другого: грубого и простого. Простого в своей первобытности. Что может быть лучше: соблазнить молодую, пугливую как лань скитницу из уральских лесов и пожить с ней недели две.

- Здесь же девушки, Валентин! - сказала Ольга Петровна, смеясь и прижимая к своей груди голову подошедшей Ирины.

- Все равно... все это она узнает и сама. А раньше или позже - это не имеет значения, - сказал спокойно Валентин.

- Ты поняла теперь его? - сказала баронесса Нина, быстро повернувшись к Ольге Петро-вне, как будто только и ждала этой фразы. - Он говорит иногда такие вещи, что я прихожу в ужас. Но он так приучил меня к этому, что я теряюсь... Теряюсь, так как перестала уже разли-чать, в чем ужас и в чем нет ужаса.

- Это и хорошо, - сказал, не взглянув на нее, Валентин, - человек к этому и должен идти. Или найти какую-нибудь сартку или черкешенку из глухого аула, - продолжал он, - это заманчиво: рядом с тобой дикое существо, не знающее добра и зла и совсем не тронутое мыс-лью. Девственный тысячелетний цветок Востока. Я люблю Восток, - прибавил он, помолчав, потому что нигде так не чувствуется старость и древность земли, как на востоке. Лежать в степи под звездами, есть руками жирную баранину и не чувствовать движения времени. В этом - всё.

Когда я в Париже у одной женщины увидел на руке выше локтя золотой браслет, у меня вспыхнула такая тоска по Востоку, что я прямо от нее, не заезжая за вещами, сел в поезд и уехал.

- С удовольствием бы уехал куда глаза глядят, - сказал Федюков, мрачно глядя в двери зала, мимо которых, кружась в вальсе, мелькали пары.

- Поедем на Урал со мной.

- Семья... - сказал Федюков, уныло и безнадежно пожав плечами.

- А отчего ты не едешь? - спросил Валентин, обращаясь к Ольге Петровне. Баронесса Нина, с испугом оглянувшись на Ольгу Петровну, ждала ее ответа и, очевидно, того, как бы очередь не дошла и до нее самой.

Та удивленно на него оглянулась.