Русь и монголы. Исследование по истории Северо-Восточной Руси XII–XIV вв.

Чрезвычайно любопытным представляется подробное перечисление десятины «в коних». Монголы желали не просто десятой части лошадей, а «десятое в белых, десятое в вороных, десятое в бурых, десятое в рыжих, десятое в пегих», т. е. делили коней по масти. В свое время М.И. Иванин объяснял это так. «Для обыкновенного употребления лошади требуются по статьям; но монголы в требовании означали масти, вероятно потому, что при многочисленности у них конницы необходимо было отличать разные отряды по мастям их лошадей. Это полезно было бы как для сбора лошадей с пастбищ, так и для отличия отрядов во время боя».[533] Нам представляется возможным предположить и другую трактовку этого обстоятельства.

В четком указании мастей нет ничего необыкновенного, ибо, по данным лингвистов, в тюркских языках насчитывается свыше сорока названий мастей лошади, и такое обилие возникает еще в глубокой древности.[534] И в этом тоже нет ничего удивительного, так как известно, что конь в мировоззрении и быте кочевников занимал высокое положение, ценность его была не ниже человеческой жизни. Вопрос вызывает другое наблюдение. Почему из большого числа мастей указаны только пять, и именно такие, а не другие?

Оказывается, тоже не случайно. «Число пять в монгольской традиции, — пишет современная исследовательница монгольской культуры Н.Л. Жуковская, — входит в ряд устойчивых комбинаций, проявляющих себя в историко-культурном и сакрально-магическом контекстах. Прежде всего это "пять цветных" — устойчивый цветочисловой этностереотипный образ». Приводя ряд примеров монгольской «пентады», она замечает, что, «наверное, таких пятичленных композиций и их соседей можно отыскать не мало».[535] Полагаем, что один из примеров — перед нами. Магические пять мастей требуемой десятины стоят в одном ряду с магическими функциями монгольского посольства. Послы призваны своим прохождением обезопасить территорию незнакомой страны, пять мастей означали безопасность, «очищенность» столь ценной для степняков получаемой десятины.

Вполне закономерным выглядит и то, что при их перечислении на первом месте стоит белая масть. Опять же у Л.Н. Жуковской читаем следующее. «В культуре монголов и монголоязычных народов в целом белому цвету отведена… сакральная роль. Он первый и главный в палитре, он "мать-цвет", от него произошли все остальные цвета. Он олицетворяет собою счастье и благополучие, чистоту и благородство, честность и добро, почет и высокое положение в обществе. Все предметы, окрашенные в белый цвет самым лучшим красителем — самой природой, заключают в себе вышеперечисленные качества». Отмечается, что высоко ценились животные белой масти, среди них особенно кони и верблюды. Широко известен факт, что со второй половины XVII в. уже монгольские ханы в знак покорности отправляли китайскому цинскому императорскому двору символическую дань «девять белых»: одного белого верблюда и восемь белых лошадей.[536] Белая масть рязанской десятины — тоже выражение предполагаемой монголами покорности. Необходимо подчеркнуть также то, что белый цвет присущ и шаманистской обрядности и воззрениям.

Остальные четыре масти могли быть связаны как с основополагающей цветовой сакральной триадой: белый, черный, красный, так и с производными от них цветами, примененными к конским мастям.[537]

Как бы то ни было, рязанские князья отвергли предложенный Батыем даннический «союз». На совещании принимается решение, что «нечестиваго подобает утоляти дары».[538] Далее в цитируемой «Повести о разорении Рязани Батыем» следуют сведения, не встречающиеся в летописях и существенно дополняющие их.

«И посла сына своего (рязанский князь Юрий. — Ю.К.) князя Федора Юрьевича Резаньскаго к безбожному царю Батыю з дары и молением великим, чтобы не воевал Резанския земли. И князь Федор Юрьевич прииде на реку на Воронеж к царю Батыю, и принесе ему дары и моли царя, чтобы не воевал Резанския земли. Безбожный царь Батый лстив бо и немилосерд, прия дары, и охабися лестию не воевати Резанския земли. И яряся-хваляся воевати Русскую землю».[539] Следовательно, татары приняли дары и пообещали, правда, согласно версии автора «Повести», писавшего ее уже после разгрома Рязани, притворно не идти войной на Рязанскую землю, но пойти на Русскую землю, под которой, видимо, понималась Южная Русь. Более того, по одной из летописей татары даже устроили пир в честь прибытия рязанского посольства: «…и начат князей руских потехами утешати».[540] И вот тут обнаружилось, что привезенных даров недостаточно. Батый «нача просити у рязаньских князей дщерей или сестер собе на ложе».[541]