Русь и Орда

Может, оно бы и обошлось, ежели бы он стерпел и повинился народу. Но ты его, чай, знаешь. Он тоже стал поносить брянцев дурными словами. «Я, говорит, вас, собачьих детей, силою заставлю меня чтить, коли добром не хотите!» – да тут же и хлестнул вечевого старосту наотмашь, плетью по рылу. И это переполнило чашу: как ни кричал владыка митрополит, тщася не допустить до кровопролития, народ вконец озверел и тут же порешил Глеба Святославича, а вместе с ним воеводу Голофеева и тех дружинников, кои пытались его защитить. Но таких, говорит Дмитрий Романович, было вовсе мало. Остальные же и с места не сдвинулись, ибо всем уже Глеб Святославич был ненавистен.

– Кто же теперь княжит в Брянске? – спросил Василий.

– Никого нету. Из всего брянского роду остался один только князь Димитрий Александрович, который сунулся было в Брянск, но посадские его к себе не пустили. Тогда он подался в Москву, где, сказывают, просватал свою дочь за княжича Ивана, второго сына Калиты. Быть может, с помощью Москвы думает в Брянске сесть. Смоленский князь, Иван Александрович, тоже навязывал брянцам на княжение своего меньшого брата Василея, но они и слушать его не схотели. Ждут тебя и говорят, – никого иного к себе не примем. Со всеми этими вестями по ранней весне послал Дмитрий Романович к тебе гонца. Поелику он сюда не прибыл, должно быть, погиб в пути от какой случайности либо схвачен татарами хана Узбека.

– А у нас в Карачеве что делается?

– В Карачеве все тихо и спокойно. Винюсь перед тобой, Василей Пантелеич, в этом ослушался твоей воли: побывал в нашем городе самолично. Больно уж хотелось на него своими глазами глянуть. Вестимо, пробрался я туда втайности: ночью подъехал к Лаврушкиной избе и постучал. На стук мой вышел Лавруха и, как признал меня, чуть наземь не свалился. Ну, впустил он меня в избу, и там просидел я два дня и две ночи. По первому дню, как стемнело, Лаврушка привел Семена Никитича Алтухова, и мы с ним, как и с Дмитрием Романовичем, прогутарили целую ночь.

– Что же он тебе рассказывал?

– Обсказал он мне все, что там было после твоего отъезда. Карачевский люд по тебе дюже скорбел и Тита Мстиславича принял неласково, особливо поначалу. В Карачев он пожаловал лишь после того, как доподлинно сведал, что ты землю отцов покинул и подданным своим наказывал принять его с покорностью. С хлебом-солью к нему навстречу никто не вышел. В хоромах княжеских не застал он живой души – челядь вся разбежалась либо попряталась, дружинники разошлись по домам, – все было пусто, как после мора, лишь на воротах болтался исклеванный вороньем труп боярина Шестака.

Ну, зажил он там со своими козельцами, а всем нашим служилым людям велел сказать, что неволить никого не станет: кто, мол, хочет ему служить, он того примет и будет милостив, а кто не хочет – тому полная воля. С воеводами и с детьми боярскими говорил он особо, был с ними ласков и просил не оставлять без защиты родную землю. И тогда, посовещавшись промеж собою и памятуя наставления твои, почти вся дружина наша порешила, покуда ты не вернешься, служить новому князю.

Тит Мстиславич после того случая в Козельске сделался тихий и смирный, стал не столь прижимист и все больше Богу молится да беседует с попами. Велел заложить в Карачеве новую церковь, во имя святого мученика Трофима, чья память празднуется в тот злоключивый день двадцать третьего июля. Ну, помаленьку все будто обтерпелись, и жизнь пошла своим чередом. Тита Мстиславича в народе не вельми любят, ибо порядки при нем возвернулись старые – того, что делал для людей ты, он не делает, – но все же, говорят, князь он смирный и с ним ладить можно.

Княжич Святослав находится при нем, в Карачеве, и ему соправительствует, а молодших сыновей рассадил он по уделам: Ивана в Козельск, а Федора в Елец. К слову, Иван Титович женился на дочери рязанского великого князя. В Болхове ныне никого нет, и в Звенигороде княжит Федор Андреич. Про него сказывают, что князь он хотя и молодой, но хороший, не в отца, и народ его любит.

– А как Алтухов? Добро ли ему воеводится у нового князя?

– Нет, воеводство он почти сразу оставил. Сам он мне о причине того не рассказывал, но говорил Лаврушка, что у него с княжичем Святославом с первых же дней приключился неполад, от которого все и пошло: княжич худо сказал о тебе, а Семен Никитич не стерпел и ответил что-то для него вельми обидное – вроде того, что он, Святослав, у такого князя, как ты, и конюхом быть недостоин. Опасаясь недовольства карачевской дружины, тронуть его они не посмели, но от воеводства он отказался сам и сейчас живет на покое, в своей вотчине. Говорит: «Покуда я отдыхаю, а вот возвратится князь Василий Пантелеевич, и делов у меня опять будет немало».

– Кто же ныне на его месте главным воеводой? Не Гринёв ли?

– Нет, Гринёву они не дюже доверяют. А на место Семена Никитича поставили козельского боярина Казаринова. Вестимо, в дружину ввели кой-кого из козельских боярских детей, будто на замену тем нашим, которые ныне от службы ушли.

– А кто же ушел-то?