Русь и Орда

В тот год, когда Хорезм отложился от Орды, Ильяс служил в одном из находившихся там золотоордынских туменов. Этот тумен почти сплошь состоял из хорезмийцев и потому целиком перешел на сторону эмира Хуссейна Суфи, а те немногие татары, которые пожелали возвратиться в Орду, были с миром отпущены.

Ильяс еще не решил, что делать, когда случай свел его с Карач-мурзой, который, выслушав его историю, предложил ему остаться у него нукером. Узнав, что Карач-мурза сын русского князя, Ильяс пошел к нему на службу с особой радостью: такой оборот дела как-то вдруг все поставил на место в его сознании, позволив примирить и слить воедино русскую половину его естества с татарской. Он привык жить волею начальника и ломать голову над сложными жизненными вопросами не любил, а потому в этом случае рассудил приблизительно так: «Мой новый князь наполовину русский, как и я, значит, что хорошо ему, то будет хорошо и мне. Он станет думать за двоих, а мое дело – следовать за ним повсюду и делать, что он прикажет». С той поры он неотлучно находился при Карач-мурзе уже шесть лет и был ему верен и предан.

Второй спутник Карач-мурзы, послушник Чудова монастыря Макар Бугаев, был высокий жилистый мужчина лет сорока пяти. Внешний облик его был звероват и угрюм, но глаза глядели из-под косматых бровей умно и беззлобно.

Приглядевшись к нему и понимая, что именно с ним полезно побольше разговаривать в пути, чтобы усвоить особенности русской речи, князь задал ему два-три вопроса. Макар отвечал охотно, и вскоре между ними завязалась беседа.

– Ты что, в Москве родился? – спросил Карач-мурза после того, как проводник обстоятельно рассказал ему историю Чудова монастыря.

– Нет, боярин, – ответил Макар, которому владыка Алексей строго наказал величать ханского посла боярином и в пути не заикаться о том, что он ордынец. – Родом я из Брянска, а в Москву попал лишь ноне, каких два лета назад.

– Пошто же ты свою землю покинул? Али в Москве тебе лучше?

– Эх, боярин, не всякому родная сторона мать, иному и мачеха, – не сразу ответил Макар, и взгляд его помрачнел… – Так, вкоротке, того не обскажешь.

– Зачем вкоротке? Сказывай, как тебе любо. Путь перед нами долгий, времени хватит.

– Ну, изволь. Коли есть охота послухать, я расскажу… Случился, стало быть, у нас на Брянщине мятеж народный супротив князя нашего Глеба Святославича. Вовсе дрянный был князь, не тем будь помянут: войнами своими, поборами да лютостью довел он народ до краю и не стало нам никакого житья. Ну, значит, и порешили его согнать долой, а к себе звать другого князя…

– Кого же хотели вы звать? – быстро вскинув глаза на рассказчика, перебил Карач-мурза.

– А соседнего князя, карачевского, Василия Пантелеича.

– Что же, хорош был тот князь? – прозвучал новый вопрос, и, если бы Макар не унесся памятью в прошлое, он бы заметил, как странно изменился голос спрашивающего.

– Не довелось мне его увидеть, боярин, но слыхивал о нем много. Сказывали у нас, что не было в ту пору на Руси лучшего князя. Даром что был молод, а нужду народную понимал и подданным своим был что родной отец. За то и сгубили его лиходеи бессовестные, царствие ему небесное, – перекрестился Макар.

– Кто же сгубил его? – с трудом скрывая свое волнение, спросил Карач-мурза.

– Да кто же, как не бояре и другие князья, его родичи? Видать, оболгали его перед великим ханом, ну тот и отнял у него княжение. А чтобы он не поехал в Орду и перед ханом не обелился, хотели они схватить его да убить, только не на такого напали: не дался он им в руки, еще и сам, обороняясь, смахнул голову звенигородскому князю, своему набольшему вору. Ну и пришлось ему после того спасаться от ханского гнева. Покинул свою вотчину да и канул, как в омут…

– Куда же бежал он?

– Разное сказывали, боярин. Одни будто видели его в Вятской земле; опосля прошел слух, что жил он за Каменным Поясом, в Белой Орде, где его хан Узбек все же, видать, достал. Говорили и иное, да истину-то один Господь ведает. В одном только нет сумнения: сгиб он в те же самые годы, – инако беспременно воротился бы к нам после смерти ворога своего, хана Узбека. Долго ждал его весь наш народ и не пущал к себе иного князя. Да так и не дождался…

– Ну ладно, о себе сказывай, – промолвил Карач-мурза после довольно долгого молчания.

– О себе-то? Ну так вот, батя мой покойный, царствие ему небесное, был кабальным смердом у старого боярина Лутохи. Был тот боярин сущий аспид, человек без совести и без сердца. Людей своих обижал, и, сколько на него ни работай, кабала лишь росла. Другой князь за такие дела ему бы роги обломал, ну а Глеб Святославич и сам был не лучше… Ну, знамо дело, как только всколыбнулся народ, Лутохе первому пустили красного петуха. За тот случай, уж не знаю – по истине али безвинно, схватили моего родителя, и князь велел его повесить на кремлевской стене…

– Что же после-то было? – спросил через минуту Карач-мурза, видя, что рассказчик умолк и задумался.