Русь и Орда

Но минуло еще два года, а желанных вестей все не было. Стали уже кругом поговаривать, что сгиб, должно быть, князь Василий на чужбине, только не верила Аннушка этим слухам. И не ошиблась: услыхав однажды за воротами конский топот, выглянула она в оконце и света невзвидела: у крыльца слезал с коня княжий стремянный Никита Толбугин, вместе с ним уехавший. Хотела Аннушка выбежать навстречу, да ноги сделались такие, ровно бы кто из них кости вынул… Что-то сейчас она услышит?

Никита вошел, помолился на образа и, едва глянул вниз, сразу увидел игравшую на полу двухлетнюю Аришу. Хоть и была девочка светленькой, но лицом походила на отца, и Никита без слов все понял. Да от него и скрываться-то не было нужды – все равно что брат!

Обсказав Аннушке вкоротке, что жив-здоров князь Василий и что ныне гостюет он за Каменным Поясом у белоордынского хана, который их принял ласково, примолк Никита. Все поглядывал на Аришу и, видать, думал, как лучше сказать то, что еще не было сказано. Наконец решился:

– Вот что, Анна Матвеевна… Знаю, причиню тебе боль, но правду ты знать должна, особливо теперь, – сказал он, кивнув головой в сторону девочки. – Оженился Василей Пантелеевич.

– На ком же? – не сразу пролепетала Аннушка, едва удерживая слезы. Всегда знала она, что этим и должно кончиться, но все же удар был жесток. Никита это понял и, чтобы смягчить его, почел возможным даже слегка покривить душой, чего в ином случае никогда бы себе не позволил.

– На ордынской царевне, на братаничне [247] великого хана Мубарека, государя Белой Орды. Тут, видишь, не столько любовь, сколько надобность. Сама разумеешь, сколь важно ему было породниться с татарскими ханами, дабы воротить свое княжение. И сейчас он на это крепко надеется. Вестимо, коли знал бы он про нее, – снова кивнул Никита на Аришу, – может, и по-иному бы поступил. Но кто мог знать-то? А теперь уже дело сделано и в обрат не повернешь, ежели и захотел бы.

И дивное дело: Аннушке сразу стало легче. Хоть и потерян был для нее князь Василий, а мысль, что женился он на другой не по влечению сердца, а по горькой нужде, примиряла ее со случившимся. Она нашла в себе силы довольно спокойно расспросить Никиту обо всем, что было с ними после отъезда из Карачева, и они беседовали более часу. Наконец гость сказал, что ему пора, но, прежде чем уехать, он спросил:

– Ну а ты, Анна Матвеевна, что мыслишь дальше-то делать?

– Не знаю, Никита Гаврилович, – с тоской ответила Аннушка. – Что же делать-то остается? Буду доживать свой вдовий век…

– Это ты зря. Теперь ты не о себе, а вот о ней должна думать, – промолвил Никита, целуя девочку, давно уже сидевшую у него на коленях. – Нешто возможно обречь ее на людское злословие? Да и ей самой, коли уж так все сложилось, лучше бы не знать, кто ее настоящий отец… Надобно тебе выйти замуж.

– Что ты, Никита Гаврилович, нешто я теперь смогу…

– Коли любишь ее, так сможешь, – строго сказал Никита. – Перемоги себя, для нее это сделай! Ужели попустишь, чтобы дочь князя Василея люди называли байстрючкой [248] ?

– Ой, Господи! – со стоном вырвалось у Аннушки.

– Вот о том я и говорю. И помыслить такого нельзя. А выйдешь замуж, и дело крыто.

– Да кто меня возьмет-то теперь?

– Возьмут, только захоти. Ты еще вон какая красавица! И знаю я хорошего человека, который издавна по тебе томился, только, вестимо, не казал виду, ибо не хотел встревать промеж тобою и князем. Теперь я ему шепну, будто ненароком, что оженился Василей Пантелеевич на другой, и голову готов положить на плаху, коли он к тебе вскорости не посватается. И ты согласись. Еще раз говорю, человек он достойный и тебя ничем не попрекнет, а ей будет добрым отцом, ибо любит князя Василея, как и мы с тобой его любим.

– А Василей Пантелеич… – начала было Аннушка, но слезы помешали ей говорить.

– Василею Пантелеичу я покуда ни о чем не скажу, окромя того, что жива ты и здорова, – поняв ее, промолвил Никита. – Зачем понапрасну душу ему бередить, ему и так несладко… Ну, прощай, Анна Матвеевна, да хранит тебя и дочку твою Господь, и, ежели будет на то Его святая воля, еще свидимся.

С тем Никита уехал, а вскорости и впрямь наведался к Аннушке сын боярский Михайла Софонов, которого она и прежде знала, ибо водил он приятельство с ее покойным мужем, хотя и был лет на десять его моложе. Не прошло и трех месяцев, как они поженились, и Ирина выросла в полной уверенности, как и все вокруг, что она родная дочь Михайлы Андреевича.

* * *

Спустя час после приезда домой, сидя за трапезой в кругу семьи, Аннушка выслушивала здешние новости и делилась своими. Любящий взгляд ее то и дело останавливался на лице Ирины – сразу заметил в нем перемену: расцвело оно какой-то новой красой и будто все изнутри светилось. Рада возвращению матери? И рада, вестимо, да это не то… Ужели приезжий боярин?

– Что же, значит, ныне пошел на поправку наш нечаянный гость? – спросила она, ибо разговор шел как раз о Карач-мурзе.