Русь и Орда Книга 2

Маменька, светик, ну и напугала же ты меня, говорила Ирина, когда Аннушка, уложенная на лавку в соседней горнице, ее стараниями пришла наконец в себя. – И чего это тебе вдруг примерещилось?

– Примерещилось? Нет, ништо… – слабым голосом ответила Аннушка, начиная припоминать случившееся. – Сама не знаю… Сердце зашлось, должно, растрясло меня в дороге…

– Пошто же ты сомлела в тот самый миг, когда на Ивана Васильевича глянула? Ровно бы его испугалась!

– На Ивана Васильевича? Ах, да… боярин-то наш. Так он, говоришь, Васильевич?

– Ну, да, нешто я тебе прежде не сказала? Иван Васильевич. Али ты его уже где встречала?

– Погоди, доченька, ничего покуда не спрашивай… Муторно у меня в голове. Дай в разум-то войти.

– Испей вот еще водицы, родная, – протянула ей ковшик Ирина.

– Теплая вода, – промолвила Аннушка, отхлебнув глоток. – Ты бы мне кваску холодного принесла из погреба.

– Сейчас, маменька! А ты покуда закрой глазки и полежи тихо, ни о чем не думай!

Едва затихли шаги Ирины, Аннушка была уже у двери в смежную горницу. Может, и впрямь померещилось? Надо было непременно взглянуть на приезжего боярина еще раз.

С трепетом в душе, тихонько отворив дверь, она сделала два бесшумных шага вперед и снова едва не лишилась чувств: на постели лежал человек, похожий на князя Василия, как капля воды бывает похожа на другую каплю. Если бы с той поры не минуло почти три десятилетия, она поклялась бы, что это он! Но этот совсем молод… Васильевич? Господи, ужели такое возможно? А почему бы нет? Ведь он был женат!…

Не в силах отогнать нахлынувших видений прошлого, Аннушка стояла как зачарованная, не отрывая взгляда от дорогого лица. Только раздавшиеся за спиной шаги и тихое восклицание Ирины возвратили ее мысли к действительности. Выйдя из комнаты больного и плотно притворив за собою дверь, она опустилась на лавку и с минуту сидела в задумчивости. Потом подняла глаза на дочь и промолвила:

– Ну, Ирина, теперь сказывай все, как на духу, ничего не тая.

– Да о чем сказывать-то, маменька? – спросила Ирина, стоявшая посреди горницы, с удивлением глядя на мать.

– Расскажи все, с самых начал: как заявился сюда боярин, что о себе поведал и далее, день за днем, слово за словом, все, что было у вас говорено.

– Да ведь мы же тебе даве все обсказали! Ну, коли желаешь, повторю: приехал, значит, боярин ввечеру, попросился ночевать, – конь у него охромел в дороге… Сказал, что едет из Москвы в Карачев, а звать его Иваном Васильевичем Снежиным. Потом стали вечерять, и батюшка уговорил его пожить у нас, доколе не завершит делов своих в городе…

– А не сказал он, какие у него тут дела?

– Говорил, что надобно ему повидать князя Святослава Титовича, да еще кой-кого в Карачеве, а после ехать в Звенигород.

– А за трапезой у вас о чем был разговор?

– О разном… Родитель много ему рассказывал о князе нашем покойном, Василее Пантелеевиче, и о всех тех делах.

– И что же, боярин с охотою о том слушал?

– Вестимо, с охотой, матушка! Еще и сам его все выспрашивал.

– Добро… А наутро что он стал делать?

– Наутро? За раннею трапезой спросил он, жив ли Семен Никитич Алтухов, и, узнавши, что жив, тотчас поехал к нему. Воротился к вечеру.

– Али он и прежде знавал Алтухова?

– Того не ведаю, маменька, он ничего не говорил.

– Сколько же дней он тут прожил, до того как его сохатый боднул?

– Дней семь либо восемь, уж, не помню точно.

– И что делал во все те дни?

– Да ничего, маменька! Раза два-три выезжал в город, а то с нами время коротал.

– И тебе с ним часто доводилось беседовать?

– Да, почитай, каждый день.

– Наедине?

– Бывало и наедине, – помедлив, ответила Ирина и порозовела, что не укрылось от пытливого взора матери.

– И он о себе либо о своей жизни ничего тебе особо не говорил?

– Ничего, матушка!

– Припомни добро. Может, не прямо, а каким обиняком обмолвился он о родителях своих либо о себе самом?

– Нет, вроде и обиняком не говорил… Уже после, в горячке, плел он, правда, всякую диковину… Ну, да ведь в беспамятстве человек чего только не скажет!

– А что он говорил в беспамятстве?

– Да всякую гиль… То возомнил себя татарином, а то вдруг сыном князя Василея Пантелеича. Аллаха тоже поминал… Все ехать куда-то рвался… Я уж всего и не упомню!

– Так… Ну, теперь слушай, Ирина, – помолчав, продолжала Аннушка, и голос ее стал суров: – Сказывай, как перед Богом: что промеж им и тобою было?

– Христос с тобой, матушка! Что же быть-то могло?

– О чем вы с ним наедине беседовали?

– Да о всяком… Нешто теперь все припомнишь!

– Был у вас о любви разговор?

– Да что ты, матушка, ровно на дыбе меня пытаешь? – рассердилась наконец Ирина. – Что я, девка на выданье либо черница? Уже и говорить с человеком нельзя!

– Ирина! Ты его полюбила!

– А хотя бы и полюбила! Кому от того худо?

– Безумная! Ты понимаешь ли, что говоришь?! Ведь ежели промеж вас что было, – тебе теперь только одна дорога: в монастырь! Да и то не знаю, простит ли Господь!