Русь и Орда Книга 2

Не спесивясь более, мертвые листья безвольно кружатся воздухе, оседают на плоские крыши и на покрытые осенней грязью улицы городка, прижавшегося к берегу Миаса. Мал и неказист городок, – сотни полторы глинобитных или сложенных из камня домиков да вьющийся вокруг, по земляному валу, почерневший бревенчатый тын. Но и того бы здесь не было, не занеси судьба в этот дикий край, лет тридцать тому назад, чужого, русского князя. Вздумал он строить этот городок, чтобы каким-то делом заглушить злую тоску по родной земле, – построил и в память своего отчего города назвал его Новым Карачевом. Но сколь ни рвался он душою в Карачев старый, – видно, на роду ему было написано оставаться тут вечным жителем: вон, поодаль, чернеет на кургане высокий дубовый крест, – спит под ним князь Василий непробудным сном. Но городок, им поставленный, не умер. Заселили его татары и, чтобы было полегче и попонятнее, стали называть Карачелем.

Мало что изменилось тут со времен князя Василия. Разве что прибавилось дюжины две таких же приземистых, невзрачных домишек, да по повелению нового владетеля улуса, Карач-мурзы-оглана, – лишь однажды заглянувшего сюда на короткий срок, – выросла посредь города скромная каменная мечеть и при ней небольшая школа, где старенький мулла, когда не слишком докучали ему боли в пояснице, обучал грамоте десятка полтора татарчат.

Ничем не взял Карачель, – небогат городишко, – но во многих татарских улусах и такого нет. Величаться ему нечем, да он и не величается, не бьет путнику в глаза никакими затеями, даже и казать-то себя не любит: летом прячется под густою листвой деревьев, а осенью так приладятся его мазаные домишки к поблекшему цвету берега, что только по черному тыну и можно распознать городок.

Так оно было, так оно будет. Но сейчас все тут выглядит по-иному: в один день прибавилось тысяч тридцать жителей, – а было их здесь не более пятисот. Подошли два тумена конницы, за ними обозы с семьями воинов, и маленький каменный городок сразу оброс огромным городом войлочным, раскинувшимся по берегам реки в обе стороны, насколько хватает глаз. Куда ни глянь, – всюду стоят кибитки, шатры и юрты, большие и малые, нарядные и замызганные, белые, серые, желтые, черные…

А одна юрта, что стоит на бугре, окруженная плотным кольцом других, – не юрта, а целый походный дворец: синие войлочные стены ее, расшитые серебряными драконами, плотно натянуты на легкий, но прочный бамбуковый остов.

У входа – высокий шест с золотым полумесяцем наверху, а на нем семь белоснежных конских хвостов: бунчук великой хотуни Тулюбек-ханум. По бокам – парные стражи, в кольчугах и островерхих шлемах, двое с копьями, двое с обнаженными кривыми мечами.

Носится по степи осенний ветер, леденит путнику кровь. Но в роскошном шатре татарской ханши тепло и уютно. Стены его изнутри увешаны драгоценными тканями, пол застелен пышным узорчатым ковром, ласкающим ногу, как соболий мех; по ковру раскиданы шелковые подушки, у боковых стен поставлены низкие диваны – оттоманки; с потолка, на серебряной цепи, свисает масляный светильник золотисто-розового стекла, в виде лотоса; под ним, на полу, – затейливый бронзовый мангал, полный искрящихся червонным жаром углей. Время от времени бесшумно появляющаяся рабыня подбрасывает в него шарики душистых смол и раздувает темнеющие угли пристроенным сбоку мехом.

Тешит глаз богатое убранство шатра, хорошо тут сидеть, когда рыщет снаружи неугомонный ветер! Много золота и много жизней отдано за то, чтобы окружить прекрасную хатунь Тулюбек-ханум всем этим уютом. Сотни воинов сложили свои головы, отбивая у маньчжурского хана синюю юрту с драконами; долгие месяцы, теряя людей и верблюдов, шел через горы и пустыни караван с этими тканями из далекой Индии; не одна бухарская женщина, приступив к работе на заре своей жизни, успела поседеть и ослепнуть, пока был закончен этот огромный ковер. А за розовый лотос-светильник отдал Азиз-ходжа фряжскому купцу столько дирхемов, сколько в том светильнике поместилось.

Но сейчас не радует все это великолепие молодую женщину, лежащую на одном из диванов, закинув за голову руки. Еще месяц тому назад – великая хатунь и любимая супруга могущественного повелителя, сегодня она лишь жалкая беглянка, без спросу поставившая свой шатер на земле чужого улуса. Чего может она ждать от будущего? Положения второстепенной жены в гареме пьяницы Айбек-хана? Ну, пусть Даже не второстепенной, а главной, – уж это бы она сумела…

Фрягами называли тогда итальянцев.