Русь и Орда. Книга 2

Карач–мурза взял из рук Сенявина кубок, снова поклонился Дмитрию и промолвил:

– Будь здрав на многие годы, князь, и пусть Аллах никогда не оставит тебя своими милостями! Твой подарок мне дорог, но ласка еще дороже. А Москвы не забуду, и путь, ведущий в нее, всегда будет для меня путем желанным и радостным. – С этими словами он осушил кубок до дна, поставил его на стол и, опять поклонившись великому князю, сел на свое место. Трапезная огласилась приветственными криками и звоном кубков и чар.

– Ты сегодня много поведал мне об умельстве ваших хорезмских мастеров, – сказал послу Дмитрий Иванович. – Так вот, ежели тебе случится, покажи там эту саблю и кубок. Они сработаны здесь, в Москве, руками наших русских умельцев.

– Такую работу можно хвалить целый день, и все-таки будет мало, – ответил Карач-мурза, разглядывая художественную чеканку, покрывавшую кубок. – В Ургенче не сделали бы лучше. И многие иные вещи, что я видел в Москве, тако-же сработаны с великим уменьем. Ты по праву можешь гордиться своими мастерами, княже.

– Есть у меня немало людей вельми умелых и добрых поможников, но сколько их еще надобно! Земля наша велика и не сделана, чтобы поднять ее, рук не хватает! И потому на Руси всякий знающий человек, – книжник ли, воин либо какой рукомесленник, – всегда желанен, отколе бы он ни пришел. И ты, князь, ведай и помни: коль захочешь мне служить, – мало ли чего может не ныне, так завтра случиться у вас в Орде, – я всегда тебе рад буду. В боярах моих есть уже один ваш царевич, а тебя еще выше поставлю! Истинно говорю: полюбился ты мне, да и святитель наш сказывал, что ты не такой татарин, как иные, и хвалил тебя, как доселе никого, кажись, не хвалил. А он людей видит наскрозь!

– Спасибо на добром слове, князь, – ответил Карач-мурза. – И коли однажды Орду покину, никому, кроме тебя, служить не стану. Но на все воля Аллаха, она же мне повелевает быть покуда в Орде.

– И ты ей повинуйся, сыне, – вставил митрополит, внимательно слушавший этот разговор. – Быть может, она поведет тебя долгой дорогой, но выведет куда надо. А Дмитрею Ивановичу, когда придет час, я открою то, что покуда лишь мы двое знаем. Ты когда из Москвы тронешься?

– После завтрашнего дня на рассвете выеду, святой отец.

– Ужели же ты мыслишь на Литву ехать со всеми своими татарами? Ведь их при тебе, почитай, более полусотни!

– Нет, аксакал, нукеров моих и слуг сотник Ойдар поведет отсюда прямо в Орду. Я оставлю при себе лишь двоих либо троих.

– Гм… А нет ли средь твоих людей таких, чтобы добре знали русскую речь?

– Есть один, что знает не хуже меня. Он сын русских родителей, давно полоненных татарами. Я потому и взял его к себе в нукеры, чтобы было с кем говорить по-русски.

– Он тебе предан?

– Он при мне неотлучно уже шесть лет, аксакал. И много раз доказал свою верность.

– Вот его и возьми. А другого я тебе дам, – он тоже человек надежный и отменно знает все те места, по которым ты поедешь. Больше никого и не надобно. И мыслю я, что лучше бы тебе обрядиться и сказываться в пути русским. Эдак ты куда больше увидишь и узнаешь. С ордынцем небось всякий будет держать себя начеку и языка перед ним не развяжет.

– Я и сам о том думал, святой отец. По слову твоему и сделаю, а за советы твои и за провожатого великая тебе благодарность.

– Знаю и я от владыки, что хочешь ты поглядеть теперь на Литовскую Русь, – вставил Дмитрий. – Ну что же, с Богом! А ежели в чем нужна тебе моя помощь, – говори, все сделаю.

– За ласку твою и за доброту, княже, пусть Аллах воздаст тебе девять раз вдевятеро (число девять считалось у татар особенно счастливым) . Но, кажись, ничего мне не надобно.

– Ну, гляди. В пути, коли будет тебе сподручно, можешь сказываться московским боярином. По тем землям, которыми ты поедешь, друзей у Москвы немало, и боярина моего навряд ли кто посмеет обидеть. А ежели что худое приключится, – пришли весть, и я тебе пособлю. Только на этот случай скажи мне наперед – каким именем зваться станешь?

– Спаси тебя Аллах, княже, – с непритворной искренностью в голосе промолвил Карач-мурза. И, минутку подумав, добавил, – А назовусь я Иваном Васильевичем Снежиным.

– Ну вот и ладно, Иван Васильевич, – улыбнулся митрополит, – так мы тебя теперь и станем звать. Завтра зайди ко мне, – простимся. А покуда оставайся с Богом и веселись, я же пойду. Стар стал и немощен, – грешное тело просит отдыха… – И, осенив всех общим крестным знамением, святитель покинул трапезную.

А день спустя, на рассвете, Карач-мурза, с двумя спутниками, выехал из Москвы, держа путь на Серпухов.

Часть 2

Глава 17

Разумные изречения и слова благодарности не стираются со страниц книг и с листов рукописей, а потому, когда достойные люди уходят в мир небытия, память о них остается жить навеки.

Мухаммед ал-Захири, Самарканд, XII в.