Русь Летописная

И так продолжалось долгих триста лет, а если принять во внимание и набеги крымских татар, не раз осаждавших Москву, то в два раза больше — до XVIII века. Пассионарная вспышка одного суперэтноса обернулась смертельным ожогом для других народов. Однако, как ни странно, поражение, унижение и порабощение русского народа имели не одни только отрицательные, но и положительные политические последствия. Раздробленные и малосильные русские удельные княжества под властью монгольских ханов постепенно обретали цементирующее общегосударственное начало, единоначальную власть и централизованное управление. К такому выводу еще в 20-е годы XX века пришла плеяда русских историков-евразийцев, опиравшихся, впрочем, на давно известный тезис Н.К. Карамзина: «Москва обязана своим величием ханам».

«Московское государство возникло благодаря татарскому игу. Московские цари, далеко не закончив еще „собирания Русской земли“, стали собирать земли западного улуса Великой монгольской монархии: Москва стала мощным государством лишь после завоевания Казани, Астрахани и Сибири. Русский царь явился наследником монгольского хана. „Свержение татарского ига“ свелось к замене татарского хана православным царем и к перенесению ханской ставки в Москву. Даже персонально значительный процент бояр и других служилых людей московского царя составляли представители татарской знати. Русская государственность в одном из своих истоков произошла из татарской, и вряд ли правы те историки, которые закрывают глаза на это обстоятельство или стараются преуменьшить его значение».

Приведенные слова принадлежат уже одному из основоположников евразийского движения — выдающемуся русскому филологу, лингвисту с мировым именем, историку и мыслителю Николаю Сергеевичу Трубецкому (1890–1938). Ему вторит другой историк-евразиец — Петр Николаевич Савицкий (1895–1968): «В лоне монгольской державы сложилась новая Русь. Едва ли не этим определилась и определяется вся дальнейшая судьба человечества». Среди советских историков концепция евразийцев не встретила особой поддержки. Долгое время, заняв круговую оборону и практически в одиночку, ее отстаивал только Л.Н. Гумилев. Его взгляды по этому вопросу, как всегда отличались страстностью. «Я, русский человек, всю жизнь защищаю татар от клеветы…», — незадолго до смерти говорил он в одном из интервью. И был прав: история людей — и тем более их мировоззрения — не всегда совпадает с историей биосферы и ноосферы, которые в любом случае выступают в качестве решающего и определяющего начала.

Еще раньше другой видный историк из плеяды мыслителей-евразийцев — Георгий Владимирович Вернадский (1877–1973) — посвятил эпохе так называемого татаромонгольского ига программную статью «Два подвига св. Александра Невского» (1925), в которой сопоставил массовую пассионарность степной орды с индивидуальной пассионарностью русского полководца и подвижника. Окажись он во главе раздробленных русских дружин, растерявшихся перед внезапным и мощнейшим натиском степняков, неизвестно еще, как бы сложилась русская история, но судьба уготовила Александру Невскому (ок. 1220–1263) (рис. 120) иную миссию — остановить вражескую экспансию с Запада и, что не менее важно, сплотить и сохранить русский дух внутри Русского государства. Для этого Александру Ярославичу пришлось искать компромисса с поработителями Русской земли — во имя ее же сохранения и будущего возрождения. Г.В. Вернадский подчеркивает: «Александр выделил в монголах дружественную в культурном отношении силу, которая могла помочь ему сохранить и утвердить русскую культурную самобытность от латинского Запада. <…> Христианский подвиг не всегда есть мученичество внешнее, а иногда наоборот — внутреннее: не только брань видимая, но и „брань невидимая“, борьба с соблазнами душевными, подвиг самодисциплины и смирения…». Таким образом, два подвига, которым посвящена программная статья Вернадского (первый — подвиг брани, второй — подвиг смирения) имели единую цель — сохранение нравственно-политической силы русского народа.

Рис. 120. Александр Невский