Русь моя неоглядная

Степанида, баба лет сорока, дородная, рассказывала, как на днях ходила в сельсовет. «А там, в селе, мужиков тьма-тьмущая. Новобранцы, мужики в годах, с освобожденной территории. Месяц поучат и на фронт, через месяц – новая партия. Мужики в гражданском, кто в чем. Бегают по косогорам с деревянными винтовками. Вечером в селе слышится визг пил и стук топоров. За кринку молока, а то и просто за любовь и ласку помогают солдаткам по хозяйству. Поговорила с их командиром, такой он ладный и толковый». Степанида залихватски смеется: «А сон какой я чудный видела. Тима, тебе нельзя слушать, ты еще мал, отойди подальше». Тима отползает недалеко, по земле слышно хорошо. Степанида продолжает. «Вечером спина разболелась. Нагрела кирпич, засунула в шерстяной носок и под бочок, пригрелась, боль утихла. Уснула, и вижу его, командира. Славненький такой, так и пялится, так и пялится на меня. Всю ночь уговаривал. Прилег ко мне, а ремень расстегнуть не может, пряжка в бок не уперлась. Я давай помогать. А в это время старуха тормошит меня: «Степанида, Степанида, вставай корову доить пора». Будь ее неладную, аж выругалась, разбудила на самом сладком месте. Проснулась, смотрю, а кирпич углом в бок давит – вот тебе и пряжка, если б не кирпич, может полюбились бы». Анна перебивает: «А мне третью ночь один и тот же сон. В воскресенье ходила в церковь исповедоваться, что-то муторно на душе стало. На улице жара, в церкви духотища, когда я пришла, служба уже кончилась. Батюшка завел в свою комнату, где отдыхал. Такой он молодой да гладкий, глазенки с поволокой. Смотрю, а ряса на нем одета на голое тело. Исповедует и все спрашивает про любовь, а сам прижимается ко мне, ну я чуть не сомлела. Смотрю через прорезь рясы, а у него замаячило. Испугалась, а вдруг кто из служек зайдет. Оттолкнула батюшку и из церкви.

А сейчас каждый вечер, как только усну, так и батюшку вижу, и такая у нас с ним любовь, и так мне с ним хорошо». Тима подслушивает, ухмыляется.

Погода стояла ветреная. Через неделю копнили. Тима именинник – пятнадцать лет исполнилось. Бабы поздравляют Тиму, тискают, целуют. Шумят: «Жених у нас вырос». Степанида предлагает: «Бабоньки, давайте посмотрим, выросла ли у Тимофея женилка». Бабы облапали Тиму, задрали рубаху, расстегнули штаны, Тима весь сжался. Все утянулось. Бабы смеются: «Да там ничего нет». Анна отгоняет баб. Ложится рядом с Тимой. Успокаивает его. Ласкает. Тихо гладит грудь и ниже. Застегивая ширинку, нежно гладит меж ног. Тима почувствовал; прилив крови к лицу, тело напряглось. Анна наклонила голову ниже пояса и почувствовала, как твердый сучок уперся ей в щеку. Анна шепчет: «Вот все и хорошо, все у тебя есть и слава Богу. Ты вечером, как стемнеет, приходи ко мне в клеть. Бабка спит в избе на печи, а собаку, чтобы не лаяла, запру в конюшне». Бабы притихли, появился дедка Федула – метать сено в стог. Анна вскочила, зыкнула: «Ну, бабоньки, подурачились, передохнули и к делу, летний день год кормит».

1999, декабрь

Бронзовый подсвечник

В школе объявили месячник сбора цветного металла для танковой бригады, на которую собирали деньги в течение трех месяцев. Дети тащили, кто что мог: и алюминиевые кастрюли, и медные чайники, горелки от керосиновых ламп, гири от часов, иконки-складки, медные пятаки. Я дома перерыл чердак, подвал, перелопатил железки на старой кузне – ничего подходящего не нашел, разве что пару медных гвоздей. Вспомнил, что в клети в мамином сундуке «из девок» на дне, завернутый в старый пуховый платок, лежит подсвечник. Мама вытаскивала его на Рождество и Пасху. Протирала и ставила под образа. Подсвечник играл бликами, и яркие лучи света рассыпались по комнате. Подсвечник был высоким, около аршина; вверху в центре гнездо под большую свечу, ниже – ярус в четыре выступа, обозначающих стороны света; у самого низа по кругу – семь лунок под малые свечи. Подсвечник был позолочен. Недолго раздумывая, я достал подсвечник, обернул в мешковину и принес в школу. На диковинку сбежалась смотреть вся школа. Ди-ректор школы пригласил к себе и спросил: «Родители знают? Наверное, забрал самовольно? То, что в дар для фронта, похвально, а если без спроса – позорно, пусть родители пришлют записку, что они согласны».

Шел домой, уши горели, все время думал: «Стыд-то какой: забрать обратно неудобно, но и как сказать дома?» Директор повез подсвечник в Пермь, там долго судили-рядили. Решили сдать в музей. Когда об этом узнала мама, она запротестовала и сказала: «Пусть будет в танковой бригаде как талисман. Прадед, когда ходил в походы, тоже брал его с собой». Так и решили: передать в танковую бригаду, которая формировалась в Нижнем Тагиле. На митинге перед отправкой на фронт рядом со знаменем, купаясь в лучах солнца, ослепляя, стоял подсвечник. Во время войны в этой бригаде было наименьшее число потерь. При штурме Берлина в штабную машину при переправе через Шпрею попал снаряд. Все разлетелось по Шпрее, выловили только знамя. На этом забилась служба бронзового подсвечника.

Симеоны