Русь нерусская (Как рождалась «рiдна мова»)

Разве это не Шевченко — этот, возможно, неплохой поэт и на удивление малокультурный и безвольный человек, разве это не он научил нас ругать пана, как говорится, за глаза и пить с ним водку и холуйствовать перед ним? Именно этот иконописный «батько Тарас» и задержал культурное развитие нашей нации.

М. Хвылевый

Известно, что людей без недостатков нет. Маленькие слабости присущи даже великим, выдающимся личностям, что, конечно, не умаляет их величия, ибо достоинства гениев, положенные на весы высшей справедливости, настолько перевешивают недостатки, что говорить о последних даже как-то неловко. Однако не всё и не всегда бывает так однозначно. То ли грехи оказываются не такими уж легкими, то ли достоинства не столь весомы, но при беспристрастной оценке некоторых знаменитостей чаши весов, взвешивающих их «плюсы» и «минусы», начинают колебаться. И если по каким-то соображениям конкретную личность нужно возвести в ранг великих, недостатки приходится замалчивать, а заслуги преувеличивать, раздувая их иногда до невероятных размеров.

Проиллюстрировать вышесказанное можно примером Т. Г. Шевченко. В свое время близкий друг Кобзаря, выдающийся украинский ученый Михаил Александрович Максимович категорически возражал против его возвеличивания и даже считал ненужным составление жизнеописания поэта, указывая, что в жизни Тараса Григорьевича было «столько грязного и безнравственного, что изображение этой стороны затмит все хорошее». Честный труженик науки, М. А. Максимович, по-видимому, и представить себе не мог, что сочинять биографии можно так, как это делали и делают присяжные шевченкознавцы. Под их пером незаурядная, одаренная, но вместе с тем далеко не безупречная в моральном отношении фигура Шевченко предстает как нечто всецело положительное, безусловно достойное поклонения. Особенно грандиозный размах приняло восхваление «батьки Тараса» в последние годы, став сопоставимым по масштабу разве что с былым возвеличиванием В. И. Ленина. Призывы «жить по Тарасу», сверять с ним каждый свой шаг (как раньше с Ильичем), торжественные, с участием первых лиц государства, заседания, посвященные очередной годовщине со дня рождения «великого Кобзаря», портреты Шевченко в кабинетах больших начальников (где раньше висели портреты «вождя мирового пролетариата») — все это характерные приметы нашего времени.

Но опирающийся на умолчания и лакировки культ не может быть вечным. Рано или поздно в обществе возникает потребность узнать правду, дать объективную оценку кумиру. Исторические судьбы других культов — наглядное тому подтверждение. Попробуем же приблизить «момент истины» и, не отрицая творческих способностей Тараса Григорьевича, его вклада в становление украинской литературы, обратим внимание на другую сторону биографии Кобзаря, до сих пор остающуюся в тени для большинства его почитателей.

Слово и дело

Кто-то из древних философов, кажется, Сенека, проповедуя на словах щедрость, доброту, порядочность, в жизни являлся невероятным скрягой, доносчиком и развратником. Когда же недоумевающие ученики мудреца обратились к нему с упреками, он, не моргнув глазом, ответил: «Я же учу, как надо жить, а не как живу сам».

Судя по всему, Шевченко пребывал в духовном родстве с античным мыслителем. Во всяком случае, расхождение слова и дела было присуще ему в неменьшей степени. Так, гневные антикрепостнические тирады в своих произведениях поэт сочетал с весьма приятным времяпровождением в помещичьем обществе, развлекая крепостников пением, стихами и анекдотами. «Праздничная обстановка помещичьих домов не могла ослепить человека, подобного Тарасу, который по собственному опыту знал, какова должна быть закулисная жизнь этих гостеприимных хозяев и чего стоило богатое угощение сотен гостей их крепостным людям»,— отмечал один из первых биографов Кобзаря М. К. Чалый и удивлялся, «как в душе Шевченко могли в одно и то же время ужиться высокие идеалы поэзии с пошлостью окружавшей его среды».

Между тем удивляться придется значительно меньше, если допустить, что Тарас Григорьевич вовсе не был тем, кем хотел казаться, и многое, описываемое им будто бы с болью в сердце, на самом деле не трогало поэта. Как бы ни возмущался он на словах панскими гнусностями, сколько бы ни называл помещичьи балы на фоне бедности крепостных «нечеловеческим весельем», ничто не мешало ему принимать в этом веселье участие, вновь и вновь ездить в гости к обличаемым им рабовладельцам, оказывать и принимать от них самому любезные знаки внимания, в общем — от души радоваться жизни и даже называть кое-кого из крепостников, [забыв] об «оборванных крестьянах», о которых печалился в творчестве, «друже мій єдиний».