Русь расстеленная[СИ]

Все четверо — Боня, Африка, Таня Ким и Зелма Латмане — были в доску свои. Их в лицей–фабзу направила милиция после их выпуска из спецшколы для малолетних правонарушителей. После окончания учебы они получат не среднее профессионально–техническое образование, как, например, Али, а только профессионально–техническое.

— А мне все равно, дэвишки. Мне кусок долларов и не меньше, а там пусть с вами Бонифатов сам разбирается. Русским дэвишкам деньги не нужны. Русские не знают цену деньгам.

— Ты–то знаешь только, где своего ишака привязывать, — сказала Таня Ким.

— Запомни, глупый русский дэвишка: я тебе кормлю. Для русских часы жизни давно остановились, и никогда больше аллах их заводить не будет. У вас земли под ногами больше нет. Теперь это наша земля.

Девушки подавленно вздохнули. Им было нечего ответить. Алик говорил правду.

***

Секьюрити в холле гостиницы чуть было не поднялся из кресла навстречу Боне со строгим выражением на ответственном лице, но швейцар незаметным жестом успокоил блюстителя гостиничной нравственности. Боня выжидающе уставился на швейцара.

Тот выдержал испытующий взгляд молодого нахала со спокойствием гранитного памятника на кладбище и прошептал одними губами:

— Они в буфете.

И отвернулся, словно его спросили о том, который час, какие–то незнакомые посетители. Боня вальяжно прошествовал в бар и высмотрел там Сему Верабейцера.

Высокий человек с далеко выступающим кадыком у стойки приподнял полу широкого пиджака, словно приглашая Боню под свое крылышко. Он был в старинной тройке в мелкий рубчик, при галстуке с большой фальшивой бриллиантовой булавкой. Держался он ни больше ни меньше солидным профессором из иностранного университета. Седина на висках ему чертовски шла.

Он заказал Боне выпивку, снисходительно поставил стакан перед ним и сказал как–то по–родственному:

— На как живется–можется, ясный молодец?

— Сам знаешь как, Сэм.

— Забижают–таки мальчика большие дяденьки?

— Я не о том, Сэм. Я телок своих на ночь привел на выпас.

— А я‑то думал, ты по мне соскучился, противный.

— Сэм, позволь только ночь поработать, — проскулил Боня и с собачьей преданностью заглянул Семе Верабейцеру в глаза.

Сэм поморщился, оправил на груди жилетку. За стойкой бара он держался действительно, как профессор на кафедре.

— Я тебе сказал, где ты работать можешь? Базар–вокзал, вот все твои маршруты. Твои девки и так вляпались в мотеле у Сявки в чужую мокруху, что век не отмоются. А мне сомнительного контингента на требуется…

— Сявка уже покойник, а ты все его поминаешь.

— Ой–вей! Мне одной фотографии твоей в газете, где ты был в наручниках, по самое горло хватило.

— Ну, приловили менты, с кем не случается. Девки же выкрутились.

— Знаешь, вы с девками слишком ярко засветились, чтобы вас так быстро можно было притушить.

— Сэм, я тебя не обижу, ты меня знаешь. Пятьсот за трех оптом за ночь даю.

— Это само собой — тысячу. Ладно, запишу за тобой должок. Отдашь мне Африку, тогда поладим. Не насовсем, а в аренду прошу.

— Я ж говорил, Сэм, я только с нее и кормлюсь. Возьми Таню Ким.

— Дюймовочку? Красивых куколок у меня своих полно. Мне экзотики бы в свое стадо подбавить.

— В ней тоже есть экзотика — почти японская гейша.

— Она у тебя уже в трипдиспансере семь раз леченая.

— Они все у меня со справками из поликлиники, — обиделся Боня.

— Знаю твои справки. Ты мне скажи, ты сам свою Африку пробовал?

— Я профессионал, — гордо стукнул себя в грудь Боня, — сутенеры со своими птичками не живут.

— Мне еще об этом расскажи!

— А из клиентов никто на Африку не жаловался. Ее у меня не раз увести хотели.

— Дай хоть на неделю. Деловые сибиряки–нефтяники приезжают из тундры. Они шоколадок не пробовали.

— Сэм — только для тебя…

Боня с горестной миной на лице отхлебнул невкусного коктейля, который отдавал полынью и плесенью на вишневом варенье. Сэм пил только супермодные «дринки» и ничего другого не признавал.

— Тебя Алик на чеченов из триста шестьдесят первого номера навел? — как бы между прочим спросил Сэм, вылавливая пальцем вишенку из своего коктейля.

— Ну.

— Смотри, цыган, у тех парней под шерстью искры бегают. Как бы не получилось, как тогда в мотеле с Сявкой.

— Мои девочки на этот раз чисто сработают, — пообещал Боня и провел ладонью по стойке бара в сторону Сэма. — Только одну ночь, больше я на твою территорию не ходок.

Боня улыбался, играл лукавыми глазами и по–собачьи преданно заглядывал Сэму в лицо. Сема Верабейцер накрыл его руку, принял мзду, не пересчитывая бумажки, как–то по–отечески заботливо глянул на Боню и великодушно протянул ему холеную руку с большим кольцом, в котором красовался скромненький александрит. Боня с жаром пожал властвующую руку. Он был готов с холуйской преданностью поцеловать и это кольцо, если бы за ними не следил охранник, застывший истуканом у входа.

После ухода Бони молчавший прежде бармен зевнул, прикрывая рот в золотых зубах салфеткой, и сказал Верабейцеру:

— Сема, я, конечно, не подстрекатель, но ты таки с этим цыганом подзалетишь когда–нибудь.

Сэм только зевнул ему за компанию и отмахнулся:

— Сколько той жизни, Моня.