Русь. Том I

— Ну что же я могу, милый друг? — Она развела при этом руками. — Вы очень страдаете? Профессор тоже очень страдал. Можно подумать, что я бессердечная. Но я не бессердечная. Я виновата перед вами, бесконечно виновата. Я не знаю, как это все случилось, я совсем не рассчитывала, что это произойдет. Я не могу бороться. Вы понимаете, мой друг? Я не могу бороться, всякая сила подавляет меня. И вы меня вчера подавили. Что? Теперь вы меня просите… Я не могу равнодушно слушать просьб; у меня сейчас же в горле появляется комок от подступающих слез, и я не могу… Но вы не просите меня сейчас ни о чем. Мне будет тяжело, я буду чувствовать себя несчастной, если я уступлю вам. А я уступлю обязательно, потому что не могу выносить мужских слез. Это какой-то ужас, — сказала баронесса, содрогнувшись. — И я всегда страдала от этого. Не требуйте от меня сегодня ничего. Вы будете умным? Да? — говорила она уже ласково, гладя голову Федюкова, которую тот положил к ней на колени. — На меня налетела буря, и я не знаю, как это произошло.

— Баронесса, я буду ждать, я об одном прошу, не лишать меня ласки.

— Нет, милый друг, будьте спокойны.

— Я буду доволен теми крохами, которые вы мне дадите, и не буду требовать большего.

И Федюков увидел ясно, что он не может отсюда уйти, как он хотел, потому что, может быть, эта легкомысленная женщина до тех пор только и будет принадлежать ему, пока он здесь.

А потом приходила как-то сама собой без всякого расчета мысль о том, что как раз не оказалось ничего сложного, и она не виснет у него на шее и не поставит его, человека, связанного семьей, в безвыходное положение. Слава богу, у нее оказалась к нему не такая уж безумная любовь, которая может толкнуть на безумства, и она не заставит человека попасть в тяжелое положение.

И он остался в кабинете Валентина, думая, что о его пребывании здесь никто не узнает…

XXIX

Авенир, уйдя от работ Общества, сначала храбрился, говорил, что он доволен, что он отстранился.

Но в последнем случае он упустил из виду одно: полную невозможность человеку с его темпераментом и огнем сидеть одному и остаться на долгое время без разговора, без спора и без возможности кого-нибудь громить.

Вот тут-то он и вспомнил о профессоре, с которым иногда беседовал прежде и в ком тогда чувствовал противника своим идеям о свободном, естественном развитии без научной механики и дисциплины.

Теперь это казалось ему пустяками, в которых он мог бы и уступить профессору, лишь бы он только выслушал его по общественным вопросам.

И он стал частым собеседником профессора.

Придя однажды к профессору и поднявшись в знакомую ему светелку наверху, Авенир застал профессора в плоской матерчатой шапочке, так как было прохладно, собирающего свои книги и, очевидно, намеривающегося куда-то переселиться.

Оказалось, что, ввиду отъезда Валентина, профессор решил перебраться в кабинет.

Увидев Авенира, профессор сказал:

— Ну, вот и прекрасно, пойдемте в кабинет, там будет просторнее. Кстати уж захватим эти книги.

И он хотел было один нести стопу книг. Но Авенир не допустил этого. И они, разделив труд, пошли вниз, неся по стопе книг, прижатых к животам обеими руками.

Когда профессор открыл дверь кабинета, он некоторое время стоял в неподвижности со своими книгами, потом несколько раз моргнул и хотел даже поправить за мочку очки, точно не будучи в состоянии сообразить и понять что-то.

Авениру, шедшему сзади него, было не видно, в чем дело, и он, натолкнувшись от непредвиденной остановки на спину профессора, тоже остановился и заглянул через плечо в кабинет, даже несколько приподнявшись на цыпочки.

Федюков, смущенный появлением двух людей, которые, точно судьи, несли ему перечисление его преступлений в нескольких больших томах, не знал, что ему сказать и как вести себя.

И потому он молчал.

Профессор был сбит с толку этой неожиданностью и даже не сразу рассмотрел, кто это стоит перед ним, так как не мог поправить очков. И тоже молчал. Он в растерянности только повернулся к Авениру и сказал:

— Нет, здесь занято, пойдемте наверх.

Но Авенир все-таки не выдержал и заглянул в кабинет.

— Ты как сюда попал? — спросил он с удивлением и спросил, главным образом, потому, что у Федюкова был такой испуганный и растерянный вид, какой бывает у кота, который забрался в чулан, и его накрыли там, отворив нечаянно туда дверь.

— Я жду Валентина… — сказал он, но сейчас же все рассказал Авениру, прося его помощи и совета.

— Тебе предстоит великая роль! Ты понимаешь, — говорил Федюков, затворив осторожно дверь и возвратившись на цыпочках к Авениру, который все еще стоял с книгами, точно ошеломленный новостью, на которую он не знал, как реагировать. — …Ты понимаешь, что все это случилось помимо моей воли, ты, конечно, веришь, что у меня ни секунды не было в мыслях расчета, обдуманного намерения. Я в отчаянии. Конечно, не потому, что я нарушил заповедь глупой морали или общественных правил. Я всегда плевал и плюю на это! — сказал Федюков, отступив на шаг от Авенира и почему-то ткнув пальцем по направлению к полу. — Ты знаешь это.